|
АЛЕКСАНДР БЛОК
* * *
Медлительной чредой нисходит день осенний, Медлительно крутится жёлтый лист, И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист – Душа не избежит невидимого тленья.
Так, каждый день стареется она, И каждый год, как жёлтый лист, кружится, Всё кажется, и помнится, и мнится, Что осень прошлых лет была не так грустна.
* * *
Смеялись бедные невежды, Похитил я, младой певец, У безнадежности – надежды, У бесконечности – конец.
Мне самому и дик и странен Тот свет, который я зажёг, Я сам своей стрелою ранен, Сам перед новым изнемог.
Идите мимо – погибаю, Глумитесь над моей тоской. Мой мир переживёт, я знаю, Меня и страшный смех людской.
* * * И тяжкий сон житейского сознанья Ты отряхнёшь, тоскуя и любя. Вл. Соловьёв
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо – Всё в облике ином предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо, И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье, Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье, Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко, Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко. Но страшно мне: изменишь облик Ты.
* * *
Когда я уйду на покой от времён, Уйду от хулы и похвал, Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон, Которым я цвёл и дышал. Я знаю, не вспомнишь Ты, Светлая, зла, Которое билось во мне, Когда подходила Ты, стройно-бела, Как лебедь, к моей глубине. Не я возмущал Твою гордую лень – То чуждая сила его. Холодная туча смущала мой день, – Твой день был светлей моего. Ты вспомнишь, когда я уйду на покой, Исчезну за синей чертой, – Одну только песню, что пел я с Тобой, Что Ты повторяла за мной.
Незнакомка
По вечерам над ресторанами Горячий воздух дик и глух, И правит окриками пьяными Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной, И раздаётся детский плач.
И каждый вечер за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины, И раздаётся женский визг, А в небе ко всему приученный Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный В моём стакане отражён И влагой терпкой и таинственной, Как я, смирён и оглушён.
А рядом у соседних столиков Лакеи сонные торчат, И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas» кричат.
И каждый вечер в час назначенный (Иль это только снится мне?), Девичий стан, шелками схваченный, В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна, Дыша духами и туманами, Она садится у окна.
И веют древними поверьями Её упругие шелка, И шляпа с траурными перьями, И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный, Смотрю за тёмную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены, Мне чьё-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склонённые В моём качаются мозгу, И очи синие бездонные Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище. И ключ поручен только мне. Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.
* * * Там человек сгорел. Фет
Как тяжело ходить среди людей И притворяться непогибшим! И об игре трагической страстей Повествовать ещё не жившим.
И, вглядываясь в свой ночной кошмар, Строй находить в нестройном вихре чувства, Чтобы по бледным заревам искусства Узнали жизни гибельной пожар.
В ресторане
Никогда не забуду (он был или не был, Этот вечер): пожаром зари Сожжено и раздвинуто бледное небо, И на жёлтой заре – фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале. Где-то пели смычки о любви. Я послал тебе чёрную розу в бокале Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко Взор надменный и отдал поклон. Обратясь к кавалеру, намеренно резко Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны, Исступлённо запели смычки… Но была ты со мной всем презрением юным, Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы, Ты прошла, словно сон мой легка… И вздохнули духи, задремали ресницы, Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала И, бросая, кричала: «Лови!..» А монисто бренчало, цыганка плясала И визжала заре о любви.
* * *
Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века – Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь – начнёшь опять сначала, И повторится всё, как встарь: Ночь, ледяная рябь канала, Аптека, улица, фонарь.
* * *
О, я хочу безумно жить: Всё сущее – увековечить, Безличное – вочеловечить, Несбывшееся – воплотить!
Пусть душит жизни сон тяжёлый, Пусть задыхаюсь в этом сне, – Быть может, юноша весёлый В грядущем скажет обо мне:
Простим угрюмство – разве это Сокрытый двигатель его? Он весь – дитя добра и света, Он весь – свободы торжество!
* * * З. Н. Гиппиус
Рождённые в года глухие Пути не помнят своего. Мы – дети страшных лет России – Забыть не в силах ничего.
Испепеляющие годы! Безумья ль в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы – Кровавый отсвет в лицах есть.
Есть немота – то гул набата Заставил заградить уста. В сердцах, восторженных когда-то, Есть роковая пустота.
И пусть над нашим смертным ложем Взовьётся с криком вороньё, – Те, кто достойней, боже, боже, Да узрят царствие твоё!
|