… самозванство в России в 1762–1800 г. – это явление исключительно русской культуры, однако вполне допустимо говорить, что оно по преимуществу – продукт восточнославянской культуры. Особенно верно такое утверждение применительно к «реформаторам», а также к тем «авантюристам», которые активно контактировали с простыми людьми.

     Социальное происхождение всех самозванцев установить, хотя бы гипотетично, не удалось – есть сведения лишь о 50 из них (45 – россияне). Среди иностранцев, по всей видимости, нет ни одного человека дворянского происхождения, при этом в наличии 2 бюргера и 1 помещичий крестьянин. Среди россиян 10 человек – выходцы из дворян, 7 – из «мещан» и купцов, 6 – из казаков (4 – из слободских, 2 – из донских), 2 – из церковнослужителей, 19 – из крестьян: 8 – из помещичьих, 2 – из монастырских, 3 – из дворцовых, 6 – из государственных (4 – из однодворцев, 1 – из приписных крестьян, 1 – из ясачных); 1 человек отнесён к «недворянам».

 

 

     Итак, на уровне всей совокупности среди самозванцев преобладают выходцы из «низов», ибо недворян в целом в 4 раза больше, чем представителей привилегированного сословия. Стало быть, популярное суждение, что монархическое самозванство в России – это атрибут по преимуществу народной, «низовой» субкультуры, оказывается близким к истине. Однако нужно проверить его на уровне отдельных самозванческих групп.

     Среди «реформаторов» представлены следующие страты: дворяне – 2 человека, казаки – 3, церковнослужители – 1, крестьяне – 6 (помещичьи – 3, дворцовые – 1, государственные – 2).

     В группе «авантюристов» (без Абаиси, Амвросия, Заварзиной, Иванова, Изек-бея, «Бурбона») присутствуют представители: дворян – 7 человек, купцов –3, мещан (бюргеров) – 3, крестьян – 10 (помещичьих – 6, монастырских – 1, дворцовых – 1, государственных – 2).

     Среди «блаженных» (без Гришина, Дубровкина, Петрова, Фридриха) находятся: дворяне – 1 человек, купцы  –1, мещане (бюргеры) – 2, казаки – 3, церковнослужители – 1, крестьяне – 4 (монастырские – 1, дворцовые – 1, государственные – 2); ещё трое – предположительно недворяне, но более точно сказать нельзя.

     В категории «народолюбцев» (без Иванова и Заварзиной) социальная стратификация следующая: дворяне – 5 человек, купцы – 3, мещане – 1, казаки – 5, церковнослужители – 1, крестьяне – 15 (помещичьи – 8, дворцовые – 2, государственные – 5).

     Бросается в глаза отсутствие среди «реформаторов» людей, родившихся в семьях торговцев и ремесленников, а среди «авантюристов» – выходцев из казаков и церковнослужителей, правда, интерпретация этого факта пока вызывает затруднения. При этом в данных группах не слишком разнится удельный вес выходцев из крестьян (50% и 43% соответственно) и вообще из недворян (83% и 70% соответственно). Это может означать лишь одно: сам факт рождения будущего самозванца среди «черни» ещё не предопределял его превращение в «народного заступника» под видом лжемонарха.

     И всё же в одном случае обнаруживается довольно жёсткая корреляция между социальным происхождением самозванца и его настроем, целями и поведением на стадии «игры в монарха». Думается, не случайно 70% самозванцев дворянского происхождения входят в группу «авантюристов», а среди «народолюбцев» их лишь 17%. Продуктом «низовой» субкультуры можно считать лишь монархическое самозванство, не связанное исключительно с корыстными целями. При этом нужно делать поправку на то, что среди лжемонархов, чья деятельность отвечает указанному критерию, были носители не только восточнославянской и православной (см. ниже) культуры.

 

 

     Теперь надо выяснить самое важное – социальный статус лжемонархов накануне «проявления». Для этого проанализируем состав самозванцев по таким параметрам, как пол, правовой статус, вероисповедание, имущественное положение, семейное положение, занятия, образование и кругозор.

     Итак, женщин среди самозванцев очень мало – всего 5 (8 %). Возможно, это обусловлено той особенностью массового сознания в России XVIII в., о которой шла речь ранее, – патриархальным взглядом на политику как на дело мужчин. К такому выводу подводит и картина присутствия женщин в основных самозванческих группах: 3 – среди «авантюристов», по 1 – среди «реформаторов» и «блаженных». При этом лишь представитель последней группы (Корсакова) не вошла в категорию «народолюбцев».

     Переходя к разговору о правовом статусе самозваных членов монарших фамилий в России в 1762–1800 гг., следует заметить, что внешне законопослушных и «благопристойных» лиц было больше, нежели маргиналов.

     К последним относятся: 1) отставные военнослужащие, не приписавшиеся к новому или прежнему (до службы) сословию (4 человека, или 7% всех самозванцев), 2) не сделавшие того же освобождённые каторжники и ссыльные (2 человека), а также те, кто по-прежнему находится в ссылке или на каторге (2 человека), 3) беглецы-бродяги, скрывающиеся от властей (13 человек, или 22% всех самозванцев). Итого маргиналов – 21 человек (35% всех самозванцев).

     Интересно, что беглые крестьяне – исключительно помещичьи, но их всего 3 человека (21% беглецов). На первом месте среди беглых стоят военнослужащие – 6 человек (43% беглецов, или 10 % всех самозванцев). Остальная часть бродяг включает по одному представителю купцов, мещан, церковнослужителей, каторжников и ссыльных.

     Из числа «благопристойных» лиц самозванцами становились: 1) незнатные иностранцы вне государственной службы – 6 человек (10% всех самозванцев), 2) из россиян: дворяне – 10 человек (17%), чиновники недворянского происхождения – 2 человека (3%), военнослужащие (казаки, солдаты и унтер-офицеры) – 7 человек (12%), крестьяне – 8 человек (13%), купцы и мещане – 4 человека (7%), духовные лица – 2 человека (3%).

     Анализ правового статуса лжемонархов по их типичным группам принёс не менее интересные результаты. Оказалось, что две трети «реформаторов» – маргиналы (1 отставник, 2 освобождённых каторжанина, 5 беглецов-бродяг) и лишь одна треть – «благопристойные» лица (2 дворянина, 1 военнослужащий, 1 крестьянин).

     Среди «авантюристов» пропорция почти та же, но в пользу «благопристойных», которых 62% (18 человек: 4 иностранца, 7 дворян,

 

 

2 военнослужащих, 3 крестьян, 1 мещанин, 1 церковнослужителей); к маргиналам же относятся 8 беглецов, 2 ссыльных и 1 отставник.

     У «блаженных» самозванцев перевес в пользу «благопристойных» ещё больше – их в данной группе 89% (17 человек из 19): 2 иностранца, 1 дворянин, 2 чиновника, 4 военнослужащих, 4 крестьян, 3 купцов и мещан, 1 церковнослужитель; из маргиналов же представлены 2 отставника.

     В категории «народолюбцев» доли маргиналов и «благопристойных» примерно равны: 53% и 47% соответственно.

     Напрашивается вывод, что существует корреляция между маргинальным существованием самозванца и его «реформаторскими» наклонностями. Иначе говоря, если у потенциальных лжемонархов не было проблем с официальной властью, то они, ступив на самозванческое поприще, в подавляющем большинстве случаев не представляли для неё опасности. При этом нельзя сказать, что самозванцы-маргиналы не решались обращаться к простым людям за поддержкой или, напротив, что тем лжемонархам, которые имели «нормальный» правовой статус, было легче решиться на это и проще это сделать. Нельзя также утверждать, что желание выдать себя за монарха всегда связано с низким жизненным уровнем потенциальных самозванцев. Об этом свидетельствует системный анализ их имущественного положения.

     Различение самозванцев по материальным условиям их существования накануне «проявления» базируется на сведениях, частью гипотетических, лишь о 55 человеках. Их дифференциация такова: 35 человек (58% всех самозванцев) были бедными (разумеется, по меркам того социального слоя, в котором данный самозванец вращался), 12 человек (20%) – состоятельными и лишь 1 человек – богатым. О прочих самозванцах точных сведений нет, поэтому они разбиты на две категории: 3 человека причислены к «небогатым» (они могли быть и бедными, и состоятельными ) и 4 человека – к «небедным» (они могли быть и состоятельными, и богатыми).

     Среди «реформаторов» 83% (10 человек из 12) – бедные самозванцы и только один состоятельный (Опочинин), ещё один (Ханин) предположительно отнесён к «небедным». В составе «авантюристов» (исключая Заварзину) бедных – 64% (18 человек из 28), им составляют компанию 6 состоятельных, 3 «небогатых» и 1 «небедный». У «блаженных самозванцев» (без Г. Васильева, Родде, Фридриха, Шурыгина) доля бедных ещё ниже – 47% (7 человек из 15), зато 5 состоятельных, 1 богатый (Дьяконов) и 2 «небедных». Среди «народолюбцев» (без учёта Заварзиной) бедные составляют 68% (21 человек из 31), к ним добавляются 6 состоятельных, 2 «небогатых» и 2 «небедных».

     Таким образом, бедность не всегда сопровождает потенциального лжемонарха, а если она всё же гнетёт его, то, опять же, не всегда он ставит

 

 

перед собой меркантильные цели. Но даже если такие цели поставлены, это ещё не значит, что самозванец ими и ограничится, – подобное корыстолюбие имело место лишь в половине случаев.

     Конфессиональный состав интересующих нас персонажей российской истории отличается тем, что перед нами только христиане (о Изек-бее сведений нет). Подавляющее большинство (48 человек или 80% всех самозванцев) исповедовали православие в его русском варианте: 46 человек принадлежали к официальной церкви и всего 2 человека – к числу духовных оппозиционеров («староверию» и скопчеству). Другие ветви христианства представляли 4 лютеран (7% всех самозванцев) и армянин (Асланбеков). Вероисповедание оставшихся  6 человек точно определить не удалось, но все они, скорее всего, были христианами.

     К «реформаторам» относятся исключительно православные, среди которых лишь один «старовер» (Семилеткин). В стане «авантюристов» (без Изек-бея и трёх человек, лишь предположительно зачисленных в христиане) находятся 22 православных (включая Селиванова – сектанта), 2 лютеран и представитель армяно-григорианской церкви. Среди «блаженных», помимо трёх самозванцев, гипотетически фигурирующих в качестве христиан, обнаруживаются лишь православные-«никониане» (14 человек) и лютеране (2 человека). Что же до «народолюбцев», то в этой категории имеются представители всех конфессий: православные (30 человек включая «старовера» и сектанта), лютеране (1 человек) и армяно-григорианец.

     Надо заметить, что только Асланбеков испытывал дискомфорт и скрывал свою истинную религиозную принадлежность, выдавая себя за грузина, но не потому, что ему грозили преследования со стороны российских властей, а потому, что он хотел избежать предубеждённого к себе отношения в среде простолюдинов[131]. Остальные представители неправославных конфессий не только не страдали от преследований, но и не стеснялись своей «чужеродности», а некоторые (Замыцкий, Пакарин) состояли на государственной службе.

     Итак, царственное самозванство в России в 1762–1800 гг. было тесно связано с религиозными, причём христианскими, воззрениями. Однако нельзя сказать, что оно росло исключительно на почве православия. Нельзя говорить и о том, что оно питалось идеями и настроениями, оппозиционными официальному православию, и было одной из форм социального протеста под религиозными лозунгами.

     При этом получает новое подтверждение приведённый выше тезис, что возвещали о социальных преобразованиях и/или обращались к народу за поддержкой только те самозванцы, для которых российская жизнь и культура были или стали родными.

     О семейном положении самозванцев сведения, увы, неполные. Из 55 человек, о которых на этот счёт имеется хоть какая-то информация, к

 

 

моменту «проявления» 36 были холостыми или монахами (здесь одни мужчины), 12 состояли в браке, 4 находились на положении вдовца или вдовы и, наконец, 3 человека были в разводе или просто жили врозь.

     Получается, что в 60% случаев самозванцами оказывались те, кого не обременяла ответственность за судьбу их домочадцев, кто в этом смысле был совершенно независим. Соответственно вряд ли прав Ф. Лонгуорт, посчитавший, что монархическое самозванство было уделом главным образом семейных людей[132]. Но следует ещё посмотреть, как обстояло дело на уровне типичных самозванческих групп.

     Почти все «реформаторы» были свободны от семьи: 9 холостых, 2 разведённых и лишь 1 состоящий в браке (Пугачёв), да и тот в реальности был оторван от семьи, находясь в бегах. Доля женатых среди «авантюристов» (без Иванова и Мосякина) хотя и больше почти в 2 раза, но всё равно очень мала – 15% (4 человека из 27), остальные – это 20 холостяков, 2 вдовцов и 1 разведённый. Зато в среде «блаженных» (без Фридриха, Шурыгина и Родде) удельный вес женатых самозванцев составляет почти 38% (6 человек из 16), при этом разведённых нет, а холостых и вдовых – соответственно 9 и 2 человека. Состоящих в браке «народолюбцев» – 23% (7 человек из 30), прочие члены этой общности по семейному положению делятся на холостых (18 человек), вдовых (2 человека) и разведённых (3 человека).

     Следовательно, монархическое самозванство в России в 1762–1800 гг. было уделом по преимуществу бессемейных лиц. При этом их больше всего было среди тех самозванцев, чья деятельность являлась наиболее опасной с точки зрения властей, поскольку несла в себе угрозу беспорядков и восстаний.

     Теперь остановимся на занятиях самозванцев накануне их «проявления». Нет лишь сведений о Фридрихе. В целом картина получилась довольно пёстрая: а) «лица физического труда» – 14 человек (23% всех самозванцев): 7 человек трудились по найму, 4 – занимались земледелием и/или работой по дому, 3 – работали на заказ (кузнец, портной, книжный переплётчик); б) «лица умственного труда» – 18 человек (30% всей совокупности): 9 человек состояли на государственной службе (5 – на военной, 4 – гражданской), 3 – служили на духовном поприще (1 – неофициально), 2 – были знахарями, 2 – торговали, 1 – занимался ростовщичеством, 1 – учительствовал; в) «бездельники» – 27 человек (45%): 10 человек жили осёдло в безделье за свой счёт или на средства других, 8 – бродили в поисках пропитания и крыши над головой, 6 – жили в условиях несвободы (3 – в тюрьме, 2 – на каторге или в ссылке, 1 – в доме для сумасшедших), 3 – официально путешествовали.

     Получается, что неприкаянность и безделье сопровождали менее чем половину самозванцев. Значит, эти факторы нельзя считать

 

 

универсальными на уровне всей изучаемой совокупности. При этом стоит обратить внимание на и то, что среди самозванцев, занятым каким-либо делом, примерно одинаков удельный вес «умственных» и «физических работников». Значит, идея монархического самозванства с равной долей вероятности могла зародиться как в голове «интеллектуала» – человека, имевшего время на досужие размышления, так и в голове того, кто работал, так сказать, не головой, а руками.

     Однако посмотрим, как обстоит дело на уровне типичных самозванческих групп. Среди «реформаторов» (12 человек) удельный вес «лиц умственного труда» минимален – 2 человека (оба военнослужащие), остальные поделились примерно поровну: 4 человека – «лица физического труда» и 6 – «бездельники». Среди «авантюристов» (29 человек) на первом месте тоже стоят «бездельники» (17 человек, или 59% группы); далее идут «интеллектуалы» (9 человек, или 31% группы), а «физических работников» – всего 3 человека. Между последними двумя категориями в стане «блаженных» (18 человек) соблюдается паритет – и тех и других по 7 человек (по 39%), «бездельников» же – 4 человека. Для «народолюбцев» (32 человека) характерен такой расклад: 47% «бездельников» (15 человек), 28% «лиц умственного труда» (9 человек) и 25% «физических работников» (8 человек).

     Итак, сознательное, добровольное безделье будущих лжемонархов перед их «проявлением» чаще всего приводило к тому, что они, меняя свой статус, ограничивались узкокорыстными целями. В половине случаев к тому же подталкивало и безделье вынужденное, не зависящее от воли человека, но в другой половине случаев оно заставляло самозванца совмещать его личные интересы с интересами других людей.

     Тот факт, что лишь четверть самозванцев, обращавшихся за поддержкой к «черни», занимались перед «проявлением» физическим трудом, возможно интерпретировать следующим образом: для подобного обращения необходимы были свободное время и навыки риторического (убеждающего) общения, а соблюсти эти условия могли прежде всего «бездельники» и «лица умственного труда».

     Если говорить о кругозоре и уровне образования самозваных монархов и членов их семей, действовавших в России в 1762–1800 гг., то выявляется интересный факт: среди указанных лиц как минимум половину составляли грамотные люди.

     К сожалению, соответствующие сведения имеются лишь о 50 самозванцах (44 из них – россияне). Умели читать и писать или хотя бы читать на родном языке, как минимум,  31 человек, что составляет 52% всех лжемонархов. Грамотных людей среди российских подданных было не менее 26 человек (43% всех самозванцев, или 50% всех россиян).

     О том, что далеко не все самозванцы были «тёмными», свидетельствует и знание ими иностранных языков. Изек-бей освоил русскую

 

 

речь, правда, не известно, научился ли он писать по-русски. Зато известно, что говорили и писали как на родном языке, так и на русском армянин Асланбеков и немец Мейбом. Датчанин Бинг делал это, помимо родного языка, на французском и латыни. Поляк Баташевский на таком же уровне знал не только русский, но и немецкий. Опочинин тоже говорил и, вероятно, писал по-немецки. На уровне письма и речи немецким и французским владел Пакарин, а Сытин, помимо этих языков, – также польским и латынью. Латынь знал, вероятно, и Родде (врач). Наконец, Бунин помимо русской грамоты, если ему верить, немного знал турецкий, татарский и валашский языки, хотя не известно, мог ли он читать и писать на них. Вполне вероятно, что подобных людей было гораздо больше – просто не все источники содержат соответствующую информацию.

     Ряд самозванцев из числа российских подданных читали или изучали на слух «духовные» книги и знали основы богословия (9 человек), читали светскую литературу (Асланбеков, Мейбом и, видимо, Дубровкин), бывали за границей (10 человек) или много путешествовали по территории Российской империи (6 человек). Кое-кто из них получил образование в официальных учебных заведениях (Пакарин, Сытин и, видимо, Родде). Некоторые, вероятно, получили домашнее образование – по крайней мере, двое знали  математику (Кретов, Сытин). Ещё двое (Асланбеков и Мосякин) довольно успешно подвизались на ниве знахарства.

     Стало быть, ссылки на «темноту и невежество» или на «общий низкий уровень образования», которые делают некоторые исследователи, пытаясь выявить предпосылки монархического самозванчества[133], если и могут быть принятыми, то лишь с большими оговорками.

     Выясним теперь уровень образования и кругозора у представителей типичных самозванческих групп. У «реформаторов» (без Савёлова) дело обстоит так: грамотных – не менее 5 человек (42% всей группы), из которых один (Опочинин) владел также иностранным языком; 1 человек читал «духовные» книги и знал основы богословия; 2 человека бывали за границей; 3 человека много путешествовали по стране.

     В группе «авантюристов» (без Колченко, Забелина, Заварзиной, Изек-бея) показатели такие: грамотных – не менее 18 человек (72% всей группы), из них 3 человека владели также иностранными языками; 4 человека читали «духовные» книги и знали основы богословия; 1 человек читал светскую литературу; 7 человек бывали за границей; 3 человека много путешествовали по стране; 2 человека учились в образовательных учреждениях; не учась в подобных учреждениях, получили научные или магические знания 3 человека.

 

 

     У «блаженных» (без Дьяконова, Леонтьева, Петрова, Фридриха, Шнидера) соответствующая раскладка такова: грамотных – не менее 8 человек (57% всей группы), из них 4 человека владели также иностранными языками; 4 человека читали «духовные» книги и знали основы богословия; 2 человека читали светскую литературу; 1 человек бывал за границей; 2 человека учились в образовательных учреждениях; не учась в подобных учреждениях, получил научные знания 1 человек.

     Среди «народолюбцев» (без Савёлова, Колченко, Заварзиной) положение следующее: грамотных – не менее 15 человек (47% всей группы), из них 2 человека владели также иностранными языками; 5 человек читали «духовные» книги и знали основы богословия; 2 человека читали светскую литературу; 8 человек бывали за границей; 5 человек путешествовали по стране; 3 человека получили научные или магические знания, не учась в образовательных учреждениях.

     Хорошо видно, что доля грамотных и обладающих относительно широким кругозором людей была наибольшей среди «авантюристов», а наименьшей – среди «реформаторов» и «народолюбцев». Это можно объяснить тем, что развитие интеллекта и повышение образовательного уровня индивида чаще всего сопровождаются ростом индивидуализма и тем, что человек находит пути к личному преуспеянию в рамках существующего социального порядка, слом которого или перестройка видится либо ненужным, либо слишком хлопотным делом.

     Ещё можно заметить, что характер деятельности грамотных лжемонархов (тип их самозванства) не зависел от того, какую литературу – «духовную» или «мирскую» – они ранее читали. При этом крен их читательских предпочтений в сторону «душеспасительной» литературы показывает, что одной из культурных предпосылок монархического самозванства можно считать, хотя и с оговорками, традиционную, по сути своей средневековую, систему получения образования.

 

4. ДИАЛЕКТИКА МОНАРХИЧЕСКОГО САМОЗВАНСТВА И САМОЗВАНЩИНЫ

     

     Переходя к выявлению и осмыслению основных «правил игры», которые массовое сознание предписывало самозваным носителям высшего светского статуса в России в 1762–1800 гг., прежде всего отметим, что нет ни одного случая подговора на самозванство, т. е. ситуации, когда один человек просит или заставляет другого откровенно дурачить окружающих, а сам лишь делает вид, что верит новоиспечённому «монарху».

     Даже И. Батюшков и М. Тюменева, убедившие соответственно И. Опочинина и В. Бунина в том, что последние – «государи», сами

 

 

искренне верили в это, – быть может, потому и смогли убедить[134]. Скорее всего, сознательная подготовка человека «в самозванцы» как вариант хитроумной аферы была просто невозможной.

     Кроме того, следует отметить, что самозваные носители высшего светского статуса предпочитали «объявлять» о себе сами, лично: только в трёх случаях (с Асланбековым, Кретовым и Буниным) первоначальное «разглашение» делал не самозванец, а другое лицо.

     Далее, можно полагать, что в России в 1762–1800 гг. заявления типа «Я – царь», «Я – сын императрицы» и т. п. чаще всего имели первым следствием настороженность, недоверие и/или страх, которые рождались даже у простолюдинов и которые далеко не всегда сменялись доверием к самозванцу. Явные свидетельства тому содержатся в следственных делах о Семилеткине[135], Чернышёве[136], Мейбоме[137], Кретове[138], Андрееве[139], Забелине[140], Фоменко[141],  Бинге[142], Галушке[143], Сорокине[144], Зайцеве[145], Бунине[146], Нестеренко[147], Петерикове[148].

     Неслучайно поэтому первоначальное «объявление» происходило, как правило, в узком кругу или с глазу на глаз: лишь 4 самозванца из 53, о которых есть необходимая информация, творили начальное «разглашение» перед аудиторией более 3 человек; 21 самозванец предпочли взять в свидетели «объявления» лишь по 1 человеку, а 28 лжемонархов – по 2–3 человека.

     Теперь сосредоточим внимание лишь на поведении и участи «народолюбцев».

      Не известно ни одного случая, когда бы самозванец получил поддержку у людей, давно знающих его – лично или понаслышке. Если самозваный монарх приобретал сторонников, то это обязательно происходило там, где он был чужаком. И наоборот – если в число сподвижников самозванца вдруг попадали знавшие его в прежнем качестве, это кончалось их «изменой», разложением оставшихся «подданных» и выдачей лжемонарха властям. По крайней мере, так было в случае с Пугачёвым[149]. Таким образом, хотя в народном сознании и жило представление о богоизбранности «подлинного» государя, оно всё-таки не базировалось на идее, что носителем высшей власти может быть выходец из «черни».

     Интересная картина вырисовывается, если проанализировать данные о числе присутствующих на первоначальных «объявлениях» самозванцев данной группы.

     Среди 10 «народолюбцев»-«реформаторов», о которых есть соответствующие сведения (исключается Богомолов), нет ни одного, кто бы «проявился» перед аудиторией свыше 3 человек: пятеро это сделали в присутствии лишь 1 человека, а другие пятеро – в присутствии 2–3 человек.

 

 

     Из  «народолюбцев»-«авантюристов» лишь 2 «проявились» в присутствии 4 и более человек; 8 самозванцев это сделали на глазах всего 1 человека, а 4 – на глазах 2–3 человек (о Асланбекове, Селиванове, Сочневе данных нет).

     Что касается четвёрки «блаженных», то Ушаков сделал свидетелями своего «объявления», по всей видимости, более десятка человек, Галушка ограничился одним, Мейбом – двумя, а Фоменко – не более чем пятью.

     Итак, если взять всех самозванцев, искавших поддержку в народе, то нужная в данном контексте информация имеется о 28 лицах, при этом 14 раз «объявление» происходило в присутствии 1 человека, 10 раз – в присутствии 2–3 человек и лишь 4 раза (включая Фоменко) – перед более многочисленной аудиторией.

     Судьбы «народолюбцев» свидетельствуют и о том, что отнюдь не каждый человек, выдававший себя за «настоящего» монарха и даже обещавший облегчить жизнь простых людей, получал их поддержку. А если же всё-таки получал, то поддержка эта не была безусловной и безоговорочной.

     Во-первых, 9 самозванцев (28% «народолюбцев») не обрели сторонников – это Сенютин и Середенко («реформаторы»), Заварзина, Краснощёкова и Замыцкий («авантюристы») и вся четвёрка «блаженных». Во-вторых, никто из оставшихся 23 самозванцев, кроме Кретова, не имел соратников, которые бы точно знали, что контактируют с обманщиком, и при этом сохраняли бы ему верность. Да и у Кретова был всего один такой сподвижник[150]. В-третьих, 8 человек (по 3 «реформатора» и «авантюриста» и двое «блаженных») провели на свободе после «объявления» не более нескольких часов (см. приложение 1)[151]. Это составляет 25% «народолюбцев» (хотя нужно учесть, что Иванов не был пойман, а Середенко ещё до «объявления» оказалась под арестом). Причём все «реформаторы» (Зайцев, Сенютин, Борняков) и по одному из «авантюристов» (Сочнев) и «блаженных» (Ушаков) были схвачены лицами, находившимися среди тех, перед кем совсем недавно имело место «разглашение». В трёх случаях (с Чернышёвым, Мейбомом и Краснощёковой) свидетели «объявления» делали доносы на самозванцев. Если же взять и тех лжемонархов, кто провёл на свободе после «объявления» больше одного дня, то к данному списку добавляются «реформатор» Кремнев и «авантюристы» Заварзина, Бунин и Петериков.

     Итого – 12 «народолюбцев», арестованных по инициативе кого-либо из присутствовавших на «объявлении» (неважно – сделанном лично самозванцем или его соратником) или схваченных непосредственно ими. В другом выражении это почти 38% лжемонархов, пытавшихся

 

 

найти сторонников среди простолюдинов, или 20% всех самозванцев, действовавших в России в 1762–1800 гг.

     В-четвёртых, можно говорить о 8 случаях настоящей измены самозванцу, когда он терял свободу и попадал в руки властей при непосредственном участии его недавних сторонников. Из числа «реформаторов» подобная участь была уготована Богомолову, Пугачёву, Савёлову и Борнякову, а из числа «авантюристов» – Кретову, Мосякину, Петерикову и Сочневу. Доля этих бедолаг в группе «народолюбцев» равна 25%, в общем составе самозванцев – 13%.

     В целом же получается, что лжемонархов, схваченных по инициативе или непосредственно теми, на чью поддержку они рассчитывали или чей поддержкой они уже пользовались, было 20 человек, что составляет почти 63% «народолюбцев» или 33% всех самозванцев интересующего нас периода.     

     Осмысление того, что изложено выше, позволяет сделать следующий вывод: в народном сознании не было единого, общего для всех слоёв и регионов, представления о том, как должен выглядеть и вести себя «настоящий» монарх, скрывающийся от властей, и как вести себя в ситуации, если он перед тобой «проявляется». Причём носители различных, даже противоположных, воззрений на этот счёт часто жили бок о бок или в небольшом отдалении друг от друга – к примеру, в соседних поселениях.

     Например, в начале первого выступления Богомолова на самозванческом поприще (перед волжскими казаками) среди его потенциальных и уже имеющихся сторонников обсуждался вопрос: похож ли он на Петра III или нет? Некоторые казаки находили у него сходство с покойным императором, а другие сомневались: «говорили, что хотя этот незнакомец и не похож на бывшаго государя, но как тому прошло уже много лет, когда объявлено было о кончине Петра Фёдоровича, то он мог и перемениться»; «хотя  сей признаваемый от бывшаго и отменен, однако жь, может статься, он, как много лет уже тому минуло, то переменился»[152].

     За примерами можно обратиться и к истории пугачёвщины. Для яицких казаков, которые посоветовали Пугачёву жениться на У. П. Кузнецовой, данный брак, видимо, не противоречил образу «подлинного государя». Между тем другие сподвижники самозванца и даже сама У. Кузнецова оказались в недоумении, как может царь жениться на простолюдинке, да ещё при живой жене (Екатерине II)[153].

     После захвата оренбургского форпоста Пугачёв явился в храм Георгия Победоносца, сел на церковный престол и, плача, проговорил: «Вод, детушки! Уже я не сиживал на престоле 12 лет». Результат был такой: «...Многие толпы его поверили, а другия оскорбились и разсуждали так:

 

 

естьли бы и подлинно он был царь, то не пригоже сидеть ему в церкве на престоле». Действительно, лицам несвященнического сана нельзя было не только прикасаться к церковному престолу, но и даже проходить между ним и «горним местом»[154].

      Преступлением Пугачёва, с точки зрения «никониан», было и то, что он делал попущения «староверам» – например, допускал надругательства над иконами, написанными в нетрадиционной манере. Разумеется, у «раскольников» на этот счёт было иное мнени… Продолжение »