|
…ия масс) моментам. Это и позволило занять престол Б. Годунову, а затем В. Шуйскому, хотя по традиционным представлениям (теперь уже – чисто народным) они не имели на него никаких прав. Ничего удивительного, что для народа они остались “незаконными”, “боярскими” государями и что трудящиеся предпочли им самозваных царевичей (см.: Живов–Успенский. С. 56–57, 59).
Возведение на престол женщин, столь характерное для XVIII в., тоже было следствием эволюции аристократических представлений о законности монарха. В народе же это новое явление политической жизни долгое время вызывало осуждение. В середине XVIII в. “крестьяне наивно объясняли преступные действия судей и чиновников тем, что царствовали женщины, лишённые, по их мнению, 41 _____________________________________________________________________________
способностей для такого большого и ответственного дела, как управление государством” (Алефиренко, 1958. С. 304). В 1785 г. сибирский “пророк” Илья Скворцов утверждал: “в вере христианской женскому полу царствовать не подобает, потому что как царь царствует на небеси Бог, то и на земли должно быть по образу ево” (цит. по: Покровский Н.Н., 1982. С. 61). В XVII–XVIII вв. трудящиеся по-прежнему считали, что человека царём делает не венчание на царство, не обряд, но предназначение свыше – Божий промысел. Однако появилось и нечто новое, более конкретное в традиционном представлении об отмеченности подлинного царя Божиим избранием. По всей вероятности, уже накануне Смуты в народе распространилось поверье об особых “царских знаках”, будто бы имеющихся на теле законного монарха. Именно с помощью “царских знаков” (звезды, месяца, креста, “орла”, т. е. царского герба, шпаги и пр.) многочисленные самозванцы доказывали своё право на престол, когда обращались к народу за поддержкой (Успенский, 1982. С. 205–206). Взять, например, Е. Пугачёва. В августе 1773 г. он искал помощи среди яицких казаков. Когда те узнали, что перед ними не кто иной, как “император Пётр III”, они потребовали доказательств (очевидно, излишних, если бы им нужен был просто человек, способный играть роль императора). Источник сообщает: “Караваев говорил ему, Емельке: "Ты де называешь себя государем, а у государей де бывают на теле царские знаки", то Емелька... разодрав у рубашки ворот, сказал: "На вот, коли вы не верите, што я государь, так смотрите – вот вам царский знак". И показал сперва под грудями... от бывших после болезни ран знаки, а потом такое же пятно и на левом виске. Оные казаки Шигаев, Караваев, Зарубин, Мясников, посмотря те знаки, сказали: "Ну теперь верим и за государя тебя признаём"” (Восстание Е. Пугачёва. С. 125–126). Помимо “царских знаков” были и другие отличительные признаки “законного” претендента на трон. Среди них – поддержка самозванца “всем миром”, т. е. не бродягами и голытьбой, а, так сказать, нормальными людьми, спаянными общинной организацией. Получение коллективной поддержки самозванцем зависело, во-первых, от признания его “подлинным государем” со стороны авторитетных лиц или же свидетелей, которые-де знали его ещё царём. Так, в 1732 г. в селе Чуеве Тамбовской губернии объявился “царевич Алексей Петрович” (Тимофей Труженик). Крестьяне поверили самозванцу лишь после того, как его признали знахари-ясновидцы 42 ___________________________________________________________________________
(Есипов, 1880. С. 418–429). Сосланный на каторгу самозваный Пётр III – Пётр Чернышев сумел добиться того, что в 1770 г. близ Нерчинска возникло движение в его поддержку, участниками которого были не только ссыльные, но и местные крестьяне. Всё началось с того, что Лжепетра III признали “подлинным императором” сосланные в Нерчинск сторонники другого “Петра Фёдоровича” – Гаврилы Кремнева. И всё-таки главным было то, что П. Чернышеву удалось заручиться поддержкой влиятельных тунгусских князей Гантимуровых (Покровский, 1982. С. 66). Условием поддержки Е. Пугачёва со стороны знакомых ему яицких казаков, которое они выдвинули в ноябре 1772 г., было согласие на это “хороших людей” (наиболее авторитетных и зажиточных казаков), а также “всего народа”. Казаки говорили, что если “народ согласится”, то Пугачёву будет оказан приём как Петру III, в противном случае они к нему не пристанут (Андрущенко. С. 149). Крепость Оса сдалась Пугачёву после того, как старик – отставной гвардеец, видевший когда-то настоящего Петра III, “опознал” его в Пугачёве и сообщил обо всём гарнизону (Мавродин, 1966. С. 245). Казак П. А. Пустобаев говорил на допросе, что большую роль в его восприятии Пугачёва как Петра III сыграл старшина Я. Витошнов, который видел ранее императора и многократно публично заявлял, что Пугачёв и Петр III – несомненно одно и то же лицо. Для пугачевского полковника И. Н. Белобородова такую же роль сыграли гвардейский унтер-офицер М. Т. Голев и солдат Тюмин (см.: Чистов. С. 168). В некоторых случаях решение авторитетных лиц было не в пользу лжецаря, и это становилось для него роковым обстоятельством. Например, в 1772 г. волжские казаки, поддавшись на уговоры очередного Лжепетра III (Федота Казина-Богомолова), арестом офицеров начали восстание. Но выступление умерло, не успев родиться. Сын казацкого старшины и к тому же офицер С. Савельев бросился на Богомолова и начал его бить, называя самозванцем и требуя взять его под караул. Казаки оробели, сами же схватили “Петра III” и заковали в кандалы (Козловский. С. 126; Мордовцев. С. 88–89). Во-вторых, фактором коллективной поддержки самозванца служили слухи о том, что истинный государь жив. Эти слухи, накладываясь на факт признания самозванца в каком-либо селении, городе или районе, способствовали привлечению к нему всё новых и новых сторонников. К примеру, участник пугачёвского движения Т. И. Подуров (бывший 43 ___________________________________________________________________________
казачий сотник из Оренбурга) поверил самозваному Петру III, видя, что “все большие люди” в ближайшем окружении Пугачёва “прямо почитают его за государя”, а также памятуя о народном “эхе”, что-де Пётр III “не скончался, а жив” (Овчинников, 1993. С. 27). Далее, народное сознание хранило представление, согласно которому “законный” претендент на престол должен быть удачлив, ибо на его стороне сам Господь Бог. Уверенность в народе, что царевич Дмитрий всё-таки жив и что Г. Отрепьев – именно он, росла по мере того, как войска самозванца успешно продвигались к Москве (Скрынников, 1988. С. 112). Заборские казаки весной 1607 г. перешли на сторону И. Болотникова после того, как, “проведав, что московиты два раза потерпели поражение, подумали, что истинный Димитрий, должно быть, жив...” (Восстание И. Болотникова. С. 146). Стоит обратить внимание и на логику донских казаков, которые в 1773–1774 гг., рассуждая об успехах Е. Пугачёва, говорили, “что если б это был Пугач, то он не мог бы так долго противиться войскам царским” (Пронштейн–Мининков. С. 328). Аналогично рассуждали жители Сибири, для которых “истинность” Петра III – Пугачёва доказывалась, помимо прочего, слухами о том, что “ево команды рассыпались уже везде и покорили из вверенных сибирскому губернатору городов многие”, а сам губернатор схвачен в Тобольске (Покровский, 1982. С. 68; Кругляшова. С. 360; Чистов. С. 165). Даже после разгрома пугачёвского восстания распространители слухов о том, что Пётр III по-прежнему жив, ссылались на мифические победы неких повстанческих отрядов над правительственными войсками (Покровский, 1982. С. 70). Ещё одним критерием определения “истинного” претендента на царский трон была реализация им фольклорного плана борьбы с угнетателями. Суть плана заключалась в идее вооружённого восстания и похода на Москву (в XVIII в. – сначала на Москву, а затем на Петербург). Отклонение этого плана или медлительность в его выполнении служили доказательством “ложности” претендента или, по крайней мере, вызывали настороженное к нему отношение. Ведь, собственно говоря, “законный” государь для того и “объявлялся” народу, чтобы с его помощью вернуть себе трон. В 1604 г. донские казаки писали Лжедмитрию I в Польшу, чтобы “он не замешкал, шёл в Московское государство, а оне ему все ради” (Пронштейн–Мининков. С. 44). Проиграв битву под Добрыничами 44 ___________________________________________________________________________
(январь 1605 г.), Лжедмитрий I намеревался бежать из России. Помешали это сделать жители восставшего Путивля. Сначала они “со слезами” просили самозванца остаться, но когда тот не внял их просьбам, пригрозили, что силой задержат его в Путивле и выдадут Б. Годунову, чтобы “заплатити вину свою”. Самозванцу пришлось подчиниться, и тем самым он сохранил свой статус “подлинного” государя (Скрынников, 1988а. С. 172). Ещё один пример: после того, как уже известный нам П. Чернышев вторично объявил себя Петром III (на каторге в 1770 г.), жители Нерчинска заговорили о подготовке похода на Петербург с целью восстановить на престоле “истинного” царя (Покровский, 1982. С. 66). Теперь становится объяснимым тот перелом, который произошёл в сознании Е. Пугачёва летом 1773 г. после общения с яицкими казаками. До сего времени он лишь хотел увести казаков за пределы Российского государства на “вольные земли”. Однако в сентябре 1773 г. под руководством Пугачёва началось восстание, целью которого было продвижение через Оренбург и Казань на Москву и Петербург (Мавродин, 1966. С. 217). Эта метаморфоза объясняется в литературе тем, что Пугачёв почувствовал за собой силу “черни” и казачества, или же тем, что он с самого начала готовился к восстанию, а версия о выводе яицких казаков за границу была придумана им для того, “чтобы проверить, на какие действия способна казацкая масса” (Мавродин, 1966. С. 216, 221;, Андрущенко. С. 148). Ближе к истине, очевидно, первая точка зрения. Правда, к ней надо добавить ещё кое-что. Скорее всего Е. Пугачёв, представший свергнутым императором, был просто вынужден принять тот план действий, который в глазах масс был единственно возможным, предписывался самим появлением “подлинного” царя без трона. Так, после поражения пугачёвских войск под Казанью (июль 1774 г.) яицкие казаки обращались к Пугачёву, решившему идти по Волге на Дон, с такими словами: “Ваше величество! Помилуйте, долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь? Время вам итти в Москву и принять престол!” (Мавродин, 1966. С. 248). Кстати, за стремлением Пугачёва уйти на Дон можно усмотреть, среди прочих, и мотив, навязанный опять-таки царистскими представлениями масс (правда, преимущественно тяглого населения). Для народного сознания было характерно представление о союзе “подлинного” монарха с казаками – прежде всего донскими. 45 ________________________________________________________________________________
Так, в 1650 г. восставшие псковичи были уверены, будто царь находится в Польше и “будет с казаками донскими и запорожскими на выручку вскоре” (Тихомиров. С. 104). Крестьяне Тамбовского уезда в мае – июне 1708 г. передавали друг другу новость, что царевич Алексей ходит по Москве в окружении донских казаков и велит бросать бояр в ров (Троицкий. С. 140). В 1772 г. в Козлове распространялся слух, что император Пётр III жив, более того, “ныне находится благополучно у донских казаков и хочет итти с оружием возвратить себе престол” (Сивков. С. 113). Среди крестьян Алтая в 1777 г. прошла молва о действиях Метёлкина – посланника скрывающегося Петра III. Говорили, что войско Метёлкина состоит из “регулярных солдат” и казаков – донских и яицких. Примерно в то же время на Урале и в Западной Сибири кочевали слухи, “будто б Пётр Фёдоровичь жив и находится с войском за Болшим Доном подле Чёрнаго моря” (Покровский, 1982. С. 69–70). Быть может, учитывая это представление, мы лучше поймём, почему Е. Пугачёв, рискуя оказаться разоблачённым своими земляками, сознавая эту опасность, всё же двигался со своим войском на Дон. Доказательством “законности” какого-либо самозваного претендента на царский трон могли служить даже несуразности и ошибки, допущенные властями в пропаганде против него. К примеру, прокламация оренбургского коменданта И. А. Рейнсдорпа от 30 сентября 1773 г. возвещала, что Е. Пугачёв “за его злодейства наказан кнутом с поставлением на лице его знаков”. Подробность о клеймении самозванца даже подтверждалась показаниями солдата-перебежчика. Однако неловкая выдумка оказалась лишь на руку повстанцам. Пугачёв на допросе вспоминал: “Говорено было, да и письменно знать дано, что бутто я бит кнутом и рваны ноздри. А как оного не было, то сие не только толпе моей разврату не причинило, но ещё и уверение вселило, ибо у меня ноздри целы, а потому ещё больше верили, что я государь” (Мыльников. С. 13). Теперь поговорим о таком признаке “подлинного” царя, как “благочестивость” (“праведность”). Она заключалась прежде всего в строгом соответствии образа жизни “великого государя” официальным и неофициальным предписаниям “царского чина”. С точки зрения народа, “истинный” государь обязан был, во-первых, выполнять все установления православия, во-вторых, строго соблюдать национальные обычаи, в-третьих, следовать придворным традициям и нормам поведения. 46 ____________________________________________________________________________
Не случайно для развенчания Лжедмитрия I его убийцы и противники ссылались на то, что он относился с пренебрежением к церковным обрядам и иконам, занимался колдовством, советовался и дружил с иностранцами, не разделял национальных предубеждений (например, употреблял в пищу телятину и сыграл свадьбу в пятницу – постный день), а также нарушал придворный этикет – запретил кропить себя святой водой при каждом выходе из дворца, предпочитал выезжать не в карете, а верхом, ввёл при дворе балы и маскарады, любил носить одежду иноземного покроя (см.: Скрынников, 1987. С. 143–144. 165–168, 172–173, 182, 185, 191–192). Представления о Петре I как “подменном” царе во многом обязаны своим возникновением тому, что он, как и Лжедмитрий, пренебрегал предписаниями “царского чина”: ввёл брадобритие, иноземные обычаи и одежду, кутил с иностранцами, женился на “немке”, издевался над священнослужителями и часто покидал своё государство (Милюков. С. 51–52; Чистов. С. 97–100). Нарушение религиозных запретов оказало губительное воздействие и на репутацию Е. Пугачёва. Однажды в храме он сел на церковный престол и, плача, говорил окружающим: “Вод, детушки! Уже я не сиживал на престоле 12 лет”. Поступок был неосмотрительный, поскольку всем лицам несвященнического сана, независимо от чина и происхождения, запрещалось не только прикасаться к церковному престолу, но даже проходить между ним и так называемым “горним местом”. Как сообщил позже на допросе М. А. Шванович, “многие толпы его поверили, а другия оскорбились и разсуждали так: есть ли бы и подлинно он был царь, то не пригоже сидеть ему в церкве на престоле” (Чистов. С. 171). Проблема была ещё и в том, что одни и те же действия Пугачёва представителями разных конфессий воспринимались неоднозначно. Как мы знаем, кое-кому сидение на церковном престоле послужило доказательством “подлинности” Пугачёва как Петра III. Таким же доказательством для “раскольников” были и пожалования им в пугачёвских манифестах. Однако благоволение к “староверам” (среди которых, кстати, была и часть яицких казаков) вызывало раздражение у верующих, лояльных официальной церкви, и формировало у них критическое отношение к самозваному Петру III. Придворные традиции требовали, чтобы “истинного” государя всегда и всюду сопровождала свита из высших чиновников, офицеров и знати. Соответственно все самозванцы заботились о том, чтобы создать при себе такую свиту. При этом одни пытались
______________________________________________________________________________
привлечь на свою сторону лиц благородного происхождения, другие предпочитали окружать себя казаками и представителями тяглого сословия, жалуя им чины, звания и даже новые имена. Например, “царевич Пётр” (Илейка Муромец), один из руководителей крестьянской войны начала XVII в., создал при себе “думу” из бояр и дворян и “неизменно ставил во главе армии или отдельных отрядов титулованных лиц” (Скрынников, 1988. С. 157). Свиту из “генералов” и “князей” имели при себе самозваные Петры Фёдоровичи – Гаврила Кремнев (1765), Пётр Чернышёв (1765) и Федот Казин-Богомолов (1772) (см.: Сивков. С. 109, 114; Чистов. С. 146). Пугачёва тоже окружали “генералы” (ими были, например, Пустобаев и Чумаков) и “графы” (так звались Шигаев, Овчинников, Зарубин-Чика) (см.: Мавродин, 1961. С. 470–471, 477–478; Покровский, 1982. С. 68; Успенский, 1982. С. 207). В соответствии с народными представлениями о “царском чине” самозванец должен был выстраивать и линию своего повседневного поведения. Во-первых, он обязан был избегать панибратства с народом, т. е. время от времени подчёркивать огромную дистанцию между ним и простыми людьми. Как правило, общение трудящихся с “настоящим” государем было сопряжено с возданием ему строго определённых почестей: коленопреклонением, земными поклонами, целованием его руки и даже ноги, а иногда и ношением его на руках. При соблюдении этого условия самозванцу не возбранялось пировать Во-вторых, “благочестивый” монарх должен был являть собой нравственный пример. Нельзя было лгать и не держать своего слова: Лжедмитрий I показал свою “неподлинность” в глазах придворных и стрельцов тем, что не гнушался обмана, в чём его открыто и не раз уличали (Скрынников, 1987. С. 167). Формированию критического взгляда на Е. Пугачёва помогало, среди прочего, и то, что он иногда тоже лгал (Овчинников, 1993. С. 27). Кроме того, “праведный” государь, если он был женат, не имел права нарушать принятые им семейные обязательства, Ввиду этого женитьба Е. Пугачёва на казачке Устинье Кузнецовой (1 февраля 1774 г.) вызвала сомнения в том, что он действительно Пётр III, даже у его молодой жены. Дело в том, что он женился “при живой жене” без официального развода (Мавродин, 1966. С. 232). Пугачёвский “полковник” Т. И. Подуров понял, что служит самозванцу, когда осознал следующее: если бы его начальник был “точной государь, 48 ___________________________________________________________________________
то от живой супруги не поступил бы на такое презренное супружество, да и в такое ещё время, когда надлежало ему стараться утверждать себя на царство” (Овчинников, 1993. С. 28). Здесь мы видим ещё один пример несовпадения царистских представлений в различных слоях трудящихся. Для яицких казаков упомянутая женитьба была доказательством того, что Пугачёв – действительно “истинный” государь, именно они уговорили самозваного Петра III пойти на этот брак. Однако жители Яика не учли, что крестьяне и другие тяглецы могут иначе оценить поступок Пугачёва. История крестьянской войны 1773–1775 гг. позволяет добавить ещё один штрих к фольклорному портрету “благочестивого” царя. Среди причин, породивших у ближайших сподвижников Пугачёва сомнения в его императорском происхождении, была и такая, как его неграмотность. “Настоящий” монарх должен был подписывать указы собственноручно (см.: Чистов. С. 193). Пугачёв же этого не делал, ибо не умел ни читать, ни писать. И хотя он предупредил своего секретаря А. Дубровского, что тот будет сразу повешен, если проговорится, тем не менее тайну сохранить оказалось невозможно. В результате “слухи о том, что Пугачёв не знает грамоты, ибо не подписывает сам своих указов, и потому является самозванцем, послужили основанием к организации заговора, завершившегося несколькими неделями спустя арестом Пугачёва и выдачей его властям” (Овчинников, 1980. С. 150). “Справедливым” в глазах народа был тот правитель, чья политика соответствовала представлениям о “Божьей правде” (см. лекцию 2, с. 62–65). Во-первых, “справедливый” монарх не превышал своих полномочий, не скатывался к тиранству, а также не позволял притеснять народ своим помощникам и чиновникам. Соответственно Лжедмитрий I после утверждения на троне всячески старался снискать в народе славу поборника справедливости. Он объявил о том, что намерен водворить в государстве правопорядок, и начал борьбу со взятками в приказах. Приказных, изобличённых в мошенничестве и злоупотреблениях, немилосердно били палками на торгу. Населению столицы возвестили, что великий государь дважды в неделю (по средам и субботам) будет принимать жадобы на Красном крыльце в Кремле, чтобы обиженные могли безо всякой волокиты добиться правды. Сохранилась “милостивая” грамота Лжедмитрия I в Томск (от 31 января 1606 г.), в которой сообщалось жителям города, что 49 _____________________________________________________________________________
“царское величество их пожаловал, велел их беречи и нужи их рассматривати”. Специально назначенные чиновники должны были собрать у населения все жалобы на прежних воевод “в насильствах, и в продажах, и в посулах или в каких обидах”, чтобы “безволокитно” дать людям суд и управу на зарвавшихся начальников (Скрынников, 1987. С. 158–159). Во-вторых, “справедливый” государь, по мнению народа, обязан был допускать возможность бунтов и восстаний – в ситуации, когда он сам не мог наказать обнаглевших управителей и помещиков или даже не знал о творящемся произволе. В соответствии с этим самозванец, дабы не вызвать кривотолков, был вынужден поощрять или по крайней мере не запрещать расправы с угнетателями. К примеру, Тимофей Труженик, выдававший себя за царевича Алексея Петровича (1732), привлекал к себе крестьян следующими заявлениями: “И бояром де не житьё будет, а которые и будут, и тем де хуже мужика находитца. И буду их судить с протазанами (копьями – О. У.), воткня в ногу, как было при царе Иване Васильевиче” (Троицкий. С. 141). Для участников восстания С. Разина “истинность” самозванца, примкнувшего к ним в августе 1670 г. и выдававшего себя за царевича Алексея Алексеевича, доказывалась уже самим его участием в вооружённом выступлении против “изменников”. Характерно, что прозвище самозванца – Нечай – стало боевым кличем восставших (см.: КВ. Т. 2, ч. 1. С. 149, 152; Т. 2, ч. 2. С. 154; Т. 3. С. 73; Записки иностранцев. С. 113). В-третьих, народные представления о “справедливости” требовали, чтобы “настоящий” государь по мере возможности проводил социальные преобразования в интересах трудящихся. Естественно, представители разных слоёв ждали от монарха далеко не всегда одного и того же. Тем не менее были и общие чаяния – прежде всего народные мечты рисовали отмену крепостного права и облегчение налогового бремени. В-четвёртых, “справедливый” правитель был обязан жаловать и одаривать своих ближайших сподвижников. Причём, и на это стоит обратить внимание, в кодекс поведения “подлинного” царя включалась практика пожалований землями и “душами”. К такой форме поощрения наиболее верных сторонников прибегали и самозванцы. Например, казачьего атамана И. Заруцкого Лжедмитрий II отметил тем, что дал тому “в вотчины” города Тотьму и Чаронду (Пронштейн– 50 ______________________________________________________________________________
Мининков. С. 57). Г. Кремнев – “Пётр III” отставному поручику, посетовавшему на свою бедность, пообещал: “Я тебе дам людей” (Сивков. С. 105). Надо сказать, что не всегда инициатором “раздачи душ” был самозванец – его могли просить об этом. Так, пензенский купец А. Я. Кознов, перешедший на сторону Е. Пугачёва, самостоятельно подготовил проект указа от имени Петра III, где говорилось: “жалуем нашего г. Пензы городового товарища Андрея Кознова жительствующим у него семейством крестьянина Тихона Федосеева... да Евсея Ермолаева жену Марью Петровну в вечное и потомственное владение” (Документы. С. 390). Кстати, следует обратить внимание на тот факт, что Пугачёв не участвовал в составлении манифестов, написанных от его имени. Этим занимались его секретари, причём у них была полная свобода творчества. Не известно ни одного случая, когда по требованию самозваного Петра III какой-либо указ был переделан или вообще забракован. Не известны и случаи, когда сам “император” определял содержание будущих манифестов и воззваний, давая на этот счёт указания своим секретарям. Отсюда можно заключить, что, во-первых, Пугачёв, как “истинный” государь, просто не считал себя вправе не идти навстречу справедливым требованиям народа, во-вторых, сподвижники “Петра III” считали, что сложившаяся система отношений – вполне нормальная, хотя на самом деле они вторгались в сферу царской компетенции, фактически узурпируя некую долю верховной власти (см.: Документы. С. 371 и сл.). Надо полагать, что наличие или отсутствие стремления помочь народу было не главным критерием отличения “природного” монарха от “ложного”. Если происхождение, обстоятельства восшествия на престол и повседневное поведение монарха не вызывали нареканий в народе, то ему прощалось очень многое: рост налогов, произвол администрации, тяготы крепостничества – всё это народ объяснял происками “бояр” (придворных и высших чиновников), которые-де обманывают царя и мешают ему править по справедливости (см.: Восстание И. Болотникова. С. 225; Документы. С. 271, № 341). Теперь нужно проанализировать следующий факт. В 1608 г. по приказу Лжедмитрия II донские казаки казнили двух “царевичей”, с которыми сами же пришли к Москве (Троицкий. С. 138). Если бы для казаков главным было то, насколько монарх “свой”, и если бы поддержка ими самозванца определялась тем, насколько он 51 _____________________________________________________________________________
“справедлив”, т. е. полезен для них (насколько знает их нужды и чаяния, насколько готов помочь им), то, очевидно, они предпочли бы собственных “царевичей” более чуждому для них Лжедмитрию II. Но всё вышло наоборот. Из этого следует, что в триединой характеристике “подлинного” царя эпитет “справедливый” был менее важен, чем два других – “благочестивый” и “законный”. Сообразно с этим вполне логичным выглядит поведение тех донских казаков, которые на время оказывались в рядах пугачёвцев. Казаки переходили на сторону Е. Пугачёва, лишь поверив, что он – действительно Пётр III. Однако ничтоже сумняшеся они покидали восставших, как только убеждались, что ими руководит самозванец. Причём уходили они, несмотря на то, что Пугачёв щедро одаривал их и назначал на командирские посты (Пронштейн–Мининков. С. 331–336, 347). Впрочем, подавляющее большинство донских казаков к призывам Е. Пугачёва осталось равнодушным. И это во многом объяснялось вот чем: “Среди донских казаков, особенно низовых, всё больше распространялся слух о том, что вождём восстания является их земляк Емельян Пугачёв” (Пронштейн–Мининков. С. 346). Итак, мы приходим к выводу, что “наивный монархизм” трудящихся был не базой, а препятствием для поддержки заведомых и явных самозванцев. Даже ближайшее окружение самозваного претендента на царский трон должно было пребывать в уверенности, что служит “подлинному” государю. Ну а для этого лицо, принявшее на себя царский титул, должно было не просто выдвинуть программу действий, которая отвечала бы стремлению народных масс к вольной и сытой жизни. Претендент на царский трон обязан был выдвинуть такую программу, в которой были бы указаны и строго определённые пути достижения поставленной цели – пути, уже намеченные народным сознанием. Кроме того, комплексу царистских представлений трудящихся должны были соответствовать и облик, и поведение, и образ жизни самозванца. Таким образом, популярность или непопулярность тех или иных самозванцев объясняется, при прочих равных условиях, тем, что одни лучше играли свою роль, их поступки в большей степени соответствовали народным ожиданиям, а другие самозванцы хуже соблюдали предписанные им “правила игры” или вообще их нарушали. 52 ______________________________________________________________________________
2. Самозванщина религиозной окраски На вопрос, кто из людей, заявляющих о себе как о Мессии, пророке или святом, является самозванцем, ответить не всегда бывает просто. Дело в том, что решение в этой ситуации зависит от позиции наблюдателя: с точки зрения официальной церкви всякий человек, притязающий на обладание высшим сакральным статусом, – самозванец, если не связан с ней и не получил с её стороны признания; в то же время для представителей оппозиционных Поскольку мы изучаем психологию людей, живших в XVII–XVIII вв., т. е. людей, глубоко верующих, постольку мы должны смотреть на мир их глазами, и, стало быть, позиция атеиста нам не подходит. Очевидно, мы должны стать на точку зрения официальной церкви, согласно которой ни один человек не может быть Мессией, ибо Иисус Христос – Богочеловек; ни один смертный не может обладать пророческим даром, ибо последними пророками были апостолы; никто из живших на земле не имеет права считаться святым без Разговор о псевдопосланниках небес разумно предварить следующим замечанием: оба типа самозванчества – царистской окраски и окраски религиозной – представляют собой явления одного порядка, их родство заключается уже в том, что самозванец и того и другого толка теряет свободу жизненного выбора. Он обречён играть свою роль так, как это предписано массовым сознанием, делать то, что от него ожидают (если, конечно, ему важно привлечь к себе единомышленников). Разница лишь в том, на основе какой модели будет строить свое поведение самозванец. Человек, заявляющий о своих претензиях на обладание высшим сакральным статусом, мог доказать их обоснованность, во-первых, тем, что его образ жизни, облик и повседневное поведение 53 _____________________________________________________________________________
соответствуют агиографическим канонам, т. е. нормам жития уже признанных святых – мучеников, преподобных и юродивых*. Одной из таких норм, с точки зрения народных масс, был строжайший аскетизм. Вспомним “расколоучителя” Капитона, который считал себя посланником Бога и святым и которого видели таковым его сподвижники: он истязал себя постами, носил тяжёлые вериги, спал в подвешенном состоянии, занимался тяжёлым физическим трудом. Успех “капитоновщины” во многом был обусловлен авторитетом родоначальника этого движения как великого подвижника. Точно так же и К. Селиванов благодаря своему аскетическому образу жизни и безмолствию снискал славу и уважение не только среди “скопцов”, чьим руководителем он являлся, но и среди старообрядцев, т. е. представителей иной религиозной конфессии, причём враждебно настроенных к сектантам (см.: Успенский, 1982. С. 219, прим. 10). Надо заметить, что Селиванов играл роль одновременно пророка и Бога. Ещё одним критерием, с помощью которого трудящиеся отличали “настоящих” Мессию, пророка и святого от “ложных”, была стойкость в испытаниях, обусловленных борьбой с “изменниками”. Для “староверов” этот путь подтверждения святости (и её обретения) стал даже более важным, чем аскетизм. Обратимся к жизни протопопа Аввак… Продолжение » |