О. Г. УСЕНКО

СТАРООБРЯДЧЕСКАЯ «ЦАРЕВНА»

     В статье реконструируется биография монахини-«раскольницы» Деворы, которая долгое время и не без успеха выдавала себя за дочь царя Алексея Михайловича. Первые сведения о ней ввёл в научный оборот А. Д. Тельчаров. Однако он изучил только одно архивное дело, связанное с Деворой, поэтому, говоря о ней, не смог избежать ошибок, хотя и сообщил ряд важных сведений[1].

     Настоящее имя и жизнь самозванки до принятия ею пострига неизвестны. Можно лишь предположить, что она была родом из Нижегородского или соседнего с ним уезда. Основанием служит неподтверждённый извет «раскольника» В. В. Коренного на муромца Г. Ф. Пашина, который «в разговорах наодине сказывал ему, Коренному: "Как де я в прошлых годех был в Керженце за Волгою у своего согласия", – и того де ево согласия сказывали ему: которая де царевна тамо у них в Керженце жила, и она де не царевна, но дворянского чину, и знают де они отца её и мать и свойственников»[2].

     Под «своим согласием» Г. Ф. Пашин имел в виду «поповщину». К этому направлению «староверия» принадлежала и Девора[3]. Говоря о её подлинной «ипостаси», нужно добавить, что она «умела грамоте»[4]. Правда, мы не знаем, приобрела ли она это умение до перехода в монашество или после. Не известно также, когда и при каких обстоятельствах приняла она постриг. Не исключено, что и в качестве монахини, с точки зрения официальной церкви, Девора была самозванкой, то есть была пострижена «раскольниками» втайне.

     Уже примерно в 1706/1707 гг. (Г. Ф. Пашин говорил в январе 1737 / весной 1738 г.[5], что это было «тому лет с тритцать и болши») «оная Девора с протчими старицами жила в Керженском лесу за Пафнутневом починком в кельях»[6]. Скорее всего, там она и «проявилась» – публично заявила о своих претензиях на высочайший статус. Утверждать это позволяет предание, записанное А. В. Морохиным 5 июля 1995 г. в д. Малое Зиновьево Семёновского района Нижегородской области от А. В. Куприяновой (1912 г. р.): «А здесь у нас на Керженце в старину и царица жила – говаривали, из Москвы сбежала и у нас от мучителей хоронилась»[7]. Нужно только уточнить, что Девора являлась не «царицей», а «царевной» – для почитателей она была «старых де царей дочь», «родная дочь царя Алексея Михайловича» и «Государыня царевна Наталья Алексеевна»[8].

     Кажется странным, что Девора, будучи «раскольницей», выдавала себя не за кого-нибудь, а за любимую сестру Петра I («Антихриста» в глазах «староверов»[9]), которая чуть ли не первая из русских женщин стала жить и вести себя на западный манер. К тому же молва обвиняла Наталью в том, что она рассорила Петра с его первой женой[10].

     Всё объяснимо, если допустить, что Девора изображала не ту царевну, которая жила при Петре Великом, а другую – «подлинную».

     С начала XVIII в. по стране гуляла молва, будто Пётр – «ложный» царь[11]. Был уверен в этом и знакомый с Деворой старец Пахомий. Вот что он говорил своим сподвижникам: «…слышал де он, Пахомий, в Москве от некаких людей про Первого императора, что де он, император, царю Алексею Михайловичю был не родной сын, но подметной, а имянно от еллинского рода немецкого от дому Лафертова. И как де он, Пахомий, от тех людей в Москве слышал, и то де сущая

правда...»[12] В связи с этим стоит учесть, что в одном из вариантов данной молвы «немчиком» подменила Петра его мать – Наталья Кирилловна[13].

     Почему бы не допустить, что Девора тоже использовала мотив подмены, когда создавала свою мифическую биографию? Вероятно, она рассказывала, что и её вскоре после рождения заместили «немкой» и отдали на воспитание в дворянскую семью, причём сделали это по приказу Натальи Кирилловны. Последнюю, кстати, муромско-вязниковские «раскольники» (если не все, то часть их) считали поборницей «старой веры»[14].

     Далее, можно полагать, что Девора отождествила себя с царевной Натальей Алексеевной лишь после смерти последней – после 18 июня 1716 г. и что именно её кончина подтолкнула Девору к самозванству. Дело в том, что похороны царевны были отложены более чем на год. Так велел Пётр I, который в январе 1716 г. уехал за границу и не мог вовремя попрощаться с любимой сестрой. По его указу тело царевны хранилось в леднике до ноября 1717 г.[15] Затяжка похорон могла быть воспринята в народе как доказательство неправославного происхождения умершей. По крайней мере Девора могла и сама прийти к такому выводу. Отсюда и предположение, что «царевной» она стала примерно в 1717 или 1718 г.

     Первыми её признали, вероятно, монахини Анфиса, Иринарха и Авдотья, которые и в 30-х гг. находились при ней[16]. Причём Авдотью (в миру – «девку» Евдокию) Девора «постригла собою»[17] (правда, не известно – до «проявления» или после).

    Лжецаревна установила связи с муромско-вязниковскими «староверами». Г. Ф. Пашин «ту царевну знал ещё тогда, как де она жила в лесовых кельях в Керженце за Волгою, и подьячей Александр Гарасимов (тоже муромец. – О. У.) знали ж»; «и в то время он, Пашин, в те кельи ездил к оным старицам для подачи милостыни раза с три»[18].

     Но и сама Девора совершала путешествия. Она несколько раз посещала Вязники, где жила у вдовы Т. Ф. Турицы[19]. Вероятно, по пути туда самозванка останавливалась в Муроме у тамошних «староверов» (раз так делала в начале 1730-х гг.). Возможно также, что вместе с ними не позднее 1730 г. она съездила в Польшу – в старообрядческую общину Ветка. В 1734 г. Д. Железников и Ф. Мяздриков поведали В. Коренному: «...В поповщине де они стоят потому, что они, Железников и Мяздриков, ездили с протчими... в местечко Ветку и взяли де там от старых благочестивых попов о том устав, и благословение, и причастие; и по оным де их уставом и благословению в том согласии поповщине они утвердились и причастием с протчими своими согласники причащаютца сами в доме ево, Железникова»[20].

     Возможно, что лжецаревна путешествовала и по Нижегородскому уезду. Судя по двум доносам 1740 г., она останавливалась во владениях И. П. Мошкова – в с. Никольском (Каменка), д. Анкудиновке и д. Кутеминой. Правда, в доносах она фигурирует лишь как «самозванка» и «Кутеминская царица»[21].

     Примерно в 1730 г. Девора переселилась в лесах Муромского уезда «за Окою рекою». Она и её соратницы покинули Керженец потому, «что в том лесу кельи их згорели»[22] (видимо, были уничтожены «сыщиками»). Однако переселение могло быть вызвано и недоверием к самозванке в среде керженских «староверов» (см. выше извет В. Коренного на Г. Пашина). В Муромском скиту, помимо «стариц» Анфисы, Авдотьи (Евдокии), Иринархи, с Деворой жили и другие приверженцы «согласия поповщины», – «старицы и трудники», «черницы, и белцы, и белицы»[23].

     Кстати, с Иринархой можно отождествить «старицу» Ирину (Арину), которая в декабре 1731 г. была в гостях у крестьянина И. Аврамова в с. Ивонино Муромского у. и говорила В. Коренному, что она и её соратницы «живут де в муромских лесах в кельях близ означенной старицы и тое старицу за царевну почитают же». На вопрос, почему Девора считается великой особой, Ирина с И. Аврамовым ответили, «что де они её за царевну почитают, смотря на муромских жителей на Павла Петрова  сына Самарина да на означенных Железникова, Мяздрикова, понеже де и они за царевну её почитают же». При этом Ирина сообщила В. Коренному, «что ежели де он желает их келей посмотрить, то б де он поехал в Муром к означенному Павлу Самарину и попросил бы ево, чтоб он ево, Коренного, в муромския леса кь их кельям велел бы кому проводить, то де он, Самарин, ево, Коренного, кь их кельям проводить велит. А оной Самарин их кельи знает и оной де старице, также и к ней, Арине, в кельи присылает с своими дворовыми людми милостыню»[24].

     По словам «девки» М. Васильевой (декабрь 1731 г.), которая «у той старицы жила з год», Девора «царевною себя называет, и тое де старицу все живущия в муромских лесах старицы и белицы за царевну почитают. Да к той же старице присылают всякого сьесного припасу муромцы вышеозначенные Данила Железников, Фёдор Мяздриков и Павел Самарин для того, что де оныя муромцы с тою старицею в расколе поповщине согласны, и оные де муромцы за царевну её почитают же»[25]. Г. Ф. Пашин даже стал проводником к скиту самозванки – после того, как в начале/середине 1732 г. он «к той Деворе в кельи провожал жить» свою сестру Марью и дал «милостыню» отшельницам[26]. В лесу «царевну» навещал и вязниковец Ф. П. Малюшин. В 1732 г. «в зимнее время» (видимо, в конце года) он привозил обитателям её скита «на пропитание всякого хлебного запаса». Возможно, в его биографии это был не единичный случай.

     В 1731/1732 г. в скиту «царевны» появилась монахиня Анисья. В начале 1732 г. Девора привезла в лес дочь И. Ф. Бирюкова «девку» Прасковью. Последняя «жила у ней, старицы, в ските с полгода», и хотя верила, что «оная де старица – не простая: она де царевна», тем не менее пошла Деворе наперекор. Вот как Прасковья вспоминала об этом: «…и хотела де меня постричь, токмо де я постритца сама не захотела и уехала де домой по-прежнему»[27].

     В 1732 г. некоторое время «жили в одном ските с старицею Деворою и на неё стряпали» Д. и П. Афанасьевы – беглые крестьяне князя С. Г. Долгорукова из д. Польце Муромского уезда. Но к апрелю 1736 г. они уже пребывали в скиту «расколоучителя»-«беспоповца» Пахомия[28]. Не исключено, что между 1731 и 1734 г. при Деворе на положении «бельца» жил какое-то время и «расколоучитель»-«поповец» П. Плешковский (раз позднее бывал в её скиту)[29]. В тот же период «у той Деворы жил же и строил кельи» И. Фролов Большой – крестьянин д. Высокой Муромского уезда (вотчина Троице-Сергиева монастыря). Потом он был проводником до скита «царевны» и привёз туда свою сестру Фёклу (по её просьбе). Старица Анфиса её постригла, дав имя Федосья[30].

     Известно, что и самозванка «постригла собою девок двух» (речь о монахинях Авдотье и Анисье). «Да оная де Девора в праздники Господцкия пекла сама просвиры и раздавала в ските своём всем имеющимся старицам и белицам, вменяя вместо антидора»[31]. Благодаря многочисленным подношениям и пожертвованиям самозванка весьма разбогатела. Она купила у некоего Гостева землю в муромских лесах (видимо, «за селом Шиморским»), где начала строить новые кельи. Вероятно,

туда и перешли её сподвижницы после того, их скит «разных вотчин крестьяня... сожгли» (май 1734/конец 1735 гг.)[32].

     Богатство лжецаревны также удостоверяло её «подлинность». Вот как рассуждал, к примеру, «расколоучитель» Б. Словущий (крестьянин д. Петриной дворцовой Ярополческой волости): «У простой де столко денег не будет; либо де она царица, либо царскова рода»[33]. До конца 1731 г. Девора съездила в Москву. Крестьянин д. Шустовой Муромского уезда И. Емельянов рассказывал В. Коренному (декабрь 1731 г.), что «возил де он старицу, ... которая де называла себя царевною, из Мурома в Москву... А что де та старица подлинно царевна, о том де ему подлинно ведомо от муромских жителей от Данила Железникова и Фёдора Мяздрикова. И как де он, Иван, тое старицу привёз в Москву, и в дом де, в котором она жила, приезжали знатные господа к той старице на поклон. И для того де он, Иван, тое старицу признавает за царевну». Далее он уточнил, «что де оная старица в Москве жила в монастыре в каменной полате, а в котором монастыре и какия господа приезжали, того имянно не сказал». Позднее И. Емельянов дополнил, что он «из Мурома потаённую царевну возил в Москву з другими некоими, а не один, а с кем – того не сказывал...»[34].

     В декабре 1731 г. Девора «приезжала в Вязниковскую слободу из муромских лесов из скита своего» и жила у местных «поповцев». Её принимали Ф. Малюшин, И. Тимофеев, сёстры Д. и А. Астафьевы, Д. Илпатова, А. Савельева, Н. Малахов. Привечали её и в других домах[35] – возможно, у И. А. Лыскова (приказчика Ф. Малюшина) и у И. В. Серебрякова, ибо те в 1732 г. говорили о ней как о царевне[36].

     Путь от скита до Вязников и обратно лежал через Муром[37], поэтому в нём, скорее всего, самозванка бывала не раз. В конце 1732 г. тесть П. Самарина Иван рассказывал В. Коренному, «что де которая из муромских лесов старица-царевна староверка когда того города Мурома в доме у вышеписанного Данила Железникова бывала, и ту де царевну зять ево Павел Самарин, и Фёдор Мяздриков, и муромской же де их камисар Осип Иванов сын Названов, и муромцы ж де Иван Стулов и Григорей Фёдоров сын Пашин с протчими за царевну почитают подлинно...»[38]. Нечто подобное весной 1735 г. В. Коренной слышал и от «раскольника» А. В. Синцова в доме у крестьянина С. Кузьмина (д. Сенчукова Муромского уезда): «Как де в муромских лесах в расколнических кельях жила черница (имяни её не сказал), и та де черница называла себя царевною, и муромцы де Данила Железников, Фёдор Мездриков и Александра Гарасимов тое черницу знали и за царевну её почитали, и в доме де у Железникова та черница бывала, того де ради и пожитки её в доме у него лежали». С. Кузьмин добавил, что и он «у той черницы был и с протчими людми... к руке прикладывался, для того что де те люди почитали её за царевну»[39].

     Видимо, в начале 1732 г., «едучи из Вязников в скит свой», Девора заехала в с. Богоявленское Владимирского уезда к тамошним крестьянам-«староверам» Ф. Г. и И. Ф. Бирюковым и взяла с собой дочь последнего – «девку» Прасковью[40]. По мнению следователей, «старицу Девору... все живущия в том её ските черницы и белцы и белицы, и вышеозначенные вязниковцы, и протчие, которые тое Девору знали, называли царевною и прикладывались к руке её, Девориной, вменяя подлинно за царевну»[41].

     Однако её поддерживали далеко не все муромско-вязниковские «раскольники». Явными сторонниками самозванки, по всей видимости, были только местные «поповцы». Что же до «беспоповцев», то для них Девора была дочерью первого

царя, ставшего воплощением Антихриста. Так смотрели на Алексея Михайловича и сторонники «нетовщины»[42], и «перекрещиванцы» [43], и Пахомий с его «согласниками»[44], и представители иных «толков»[45]. Тем не менее среди «беспоповцев» была группа «сочувствующих» лжецаревне (знали о ней, но не доносили и даже рассказывали другим, хотя указ от 10 апреля 1730 г. грозил за это смертью[46]). Речь идёт о соратниках Пахомия – они не считали «поповщину» ересью,  враждовали с «перекрещиванцами» и спорили с приверженцами «нетовщины»[47].

     Видимо, не случайно вязниковец и «записной раскольник» («беспоповец»?) Г. Н. Котельников и его жена А. Афанасьева принимали у себя и Пахомия[48], и Девору[49]. Сходным образом Д. Железников привечал не только «царевну», но и сторонников Пахомия[50]. Вспомним также Д. и П. Афанасьевых, живших сначала у Деворы, а потом в соседнем скиту. Обратный пример являют старицы Маргарита и Пелагея, жившие с Пахомием «в унженских лесах» и после разорения их скита пришедшие к Деворе (осень 1733/начало 1734 г.)[51].

     Мы знаем о двух диспутах между «поповцами» и «беспоповцами» – оба были в Муроме: один – в доме П. Самарина (конец 1732 г.)[52], другой – в доме земского писаря А. Герасимова (6 января 1734 г.)[53]. Девора почему-то на них не была. Возможно, тому виной было господство патриархального сознания – в России XVIII в. любая женщина (даже на троне!) воспринималась как неполноценное существо[54].

     Примерно в конце 1733 г. Девора прямо из лесного скита «уехала с пришедшим к ней ис Полши дьячком... в Полшу на реку Ветку в монастырь». С собой «царевна» взяла старицу Анфису. По пути она остановилась (как обычно?) у Ф. Г. Бирюкова в с. Богоявленском: «И оной Бирюков с сыном и с прилучившимися подлинно её за царевну почитали»[55]. Затем, по идее, самозванка должна была проехать через Муром. В январе/феврале 1734 г. она какое-то время жила в Вязниках – сначала остановилась у Дарьи Астафьевой, потом переехала к её сестре Анне. Интересно, что «оная старица, будучи у вышепомянутой вдовы Анны, ходила белицею девкою в шапке и вь юпке». Затем самозванка перебралась в дом Т. Турицы. В этот период с ней также общались и «почитали её за царевну» вдова Фетинья, Рукавишниковы, Малаховы, Котельниковы «и другия вязниковцы». «И говорила де она, что хочет ехат в Москву к дочере помянутой Дарьи Остафьевой, которая ту царевну знала ж...»[56]. Дальнейший путь «царевны», видимо, лежал в Стародуб и пограничные с Польшей леса (именно так ехали её соратницы, покинувшие скит примерно в мае 1734 г.[57]).

     Если критически сопоставить и обобщить путаные и частично ложные показания арестованных соратниц Деворы, то её жизнь после отъезда в Польшу была такой. Примерно с весны/лета 1734 г. она живёт в Ветке с Анфисой. Позднее к ним присоединяются Авдотья, Анисья и «девка» М. Пашина. Последняя там принимает постриг и получает имя Маланья. В начале 1735 г. Маланья и Авдотья отправляются обратно в Муромский уезд[58]. Скорее всего, это они сообщили новость, что «царевна», вернувшись в Россию, сменит место жительства.

     Весной 1735 г. «расколоучитель» В. Шивка (крестьянин д. Селивановой Муромского уезда) в доме у вышеупомянутого С. Кузьмина говорил В. Коренному: «В муромских де лесах жила старица, которая называла себя царевною... и ис тех де муромских лесов ездила в Полшу... а ныне де она ис той Полши выехала и хочет поселитца в кадомских лесах, которыя от города Касимова в близости, о чём ведают и муромцы Данила Железников и Фёдор Мяздриков»[59]. (В то время

«кадомские леса» были «от Пахомиева скита... в сороке верстах»[60]. Стало быть, от скита Деворы до них было 65 вёрст).

     Примерно в то же время В. Коренному говорил «некто потаённой расколник, которого зовут Прокофьем (сын Д. Железникова? – О. У.), которой Прокофей и сам знал про ту их расколницу царевну, как де она жила в муромских лесах: да и ныне де слышно ему, Прокофью, что та царевна ис Полши выехала и хочет поселитца в кириловских лесах в Керенском, понеже де те лесы великии и крепких мест много...»[61].

     Можно полагать, что жизнь Деворы в Ветке не была безмятежной. Это следует из беседы,  состоявшейся в конце 1736/начале 1737 г. между беглым попом-вязниковцем И. Васильевым (жил в Ветке, был схвачен там в 1735 г., но сумел вернуться домой) и Б. Словущим: «И... расколнической учитель Борис Словущей сказывал ему, Ивану: "Была де здесь у нас старица – очень богата и денег много; знатно де, она не простова рода – царскова". И он, Иван, ево спросил: "Не Деворой ли её зовут?". И тот же Словущей сказал: "Знатно де, что так зовут". И он же, Иван, говорил ему: "Та де старица – воровка и обманщица". И тот Словущей сказал: "У простой де столко денег не будет; либо де она царица, либо царскова рода"»[62].

     Во время «первой выгонки» обитателей Ветки (лето 1735 г.) Деворе удалось ускользнуть от российских солдат. Примерно к середине ноября/середине декабря 1735 г. она со свитой тайно добралась до слободы Мглинки Почепского уезда, где нашла приют у войта Ф. Ларионова, который «высланных из местечка Ветки российского народу разных чинов людей росколщиков... не токмо [не] ловил, но от того их охранял и тайно близ той слободы в лесу содержал». О встрече с Деворой он, судя по доносу, рассказывал так: «...Ехала некоторая монахиня с немалым людством, а сказывала де про себя, бутто она бывала Государыня царевна Наталья Алексеевна, и жила в местечке Ветке, и ис того местечка ехала в Москву, а из Москвы де поедет жить к Мурому в леса, понеже де в тех лесах имеетца незнамо какая пустыня»[63]. Бывший войт «говорил же, что де та ж монахиня ему, Ларионову, говорила: "Нужно де мне доехать в Москву до дядюшки"[64], – а до кого имянно, не выговорил». Правда, на следствии он сознался лишь в том, что «были у него, Ларионова, расколнической слободы Елейки расколницы черницы человек с шесть (а имян их не знает) для прошения милостыни, и он де, Ларионов, тех расколниц в доме у себя накормил, и оныя расколницы у него начевали одну ночь и пошли в означенную слободу Елейку по-прежнему»[65].

     То, что Девора не вернулась в Муромский уезд и что сведения о ней исчезают, можно объяснить следующим образом: по пути в Москву она была схвачена и, в соответствии с указами[66], как «раскольница»-монахиня из Ветки сослана в монастырь под строгий надзор.

ПРИМЕЧАНИЯ