О. Г. УСЕНКО

АРАБСКИЕ «ПРИНЦЫ» И СКОПИНСКИЙ МУЖИК

Галерея лжемонархов от Смуты до Павла I *

№ 48. «Арапский князь (владелец)»: «самовладетельный князь провинции Кесареван [Кесруан]» и «Сурский владелец» [1/9 ? июля  1733 – конец июня/июль ? 1734] – Мирбез (Мир Без) Гевейш (Гебейш) [Хабейх ?]

     Очередной авантюрист с Востока был, очевидно, османским подданным, арабом и маронитом, родившимся в Горном Ливане. Вполне возможно, что за российскими вариантами фиксации его родового имени (Гевейш и Гебейш) скрывается уже известное нам Хабейх (Хбейх, Хобаиш, Хбейш). В таком случае Мирбез действительно родился в Кесруане и по происхождению являлся шейхом. Если ему верить, его отцом был Салех Гевейшейш (Гевейш шейх?), умерший до 1729 года. У нашего героя имелся брат, который после смерти отца тоже претендовал на трон, а значит был взрослым. О матери и жене (жёнах?) Мирбеза ничего не известно. Зато он поведал о своих сыновьях: двое старших и вполне взрослых остались в Турции, а младший – Кесарь (видимо, Кесир[1]) – отправился с ним путешествовать и значит, был уже далеко не младенцем. С учётом всего этого заключаем, что на момент приезда в Россию Мирбезу было не менее 33 лет.

     Помимо арабского языка, он владел турецким (правда, неясно, умел ли он писать). Его реальная биография до появления в России туманна. Судя по его показаниям, он плохо знал земли и народы к северу и востоку от Ливана и Палестины. Также можно допустить, что около 1728 года Мирбез посетил Венецию. Скорее всего, там он занимался тем же, чем другие «восточные властители» и он сам потом в России, – искал материальной поддержки. Не получив искомого или же промотав его, он из Ливана отправился на север с младшим сыном и четырьмя слугами – Юсуфом, Думитом, Максудом и Хиндриком.

     Видимо, вначале они плыли вдоль ближневосточного побережья, то и дело заходя в порты (раз потом самозванец смог дать характеристику ряду портовых городов). Затем какое-то время «князь» и его свита провели в Константинополе, а оттуда перебрались в Крым. Там наш герой получил от хана «пашпорт» («подорожную грамоту») и двинулся на Украину – к российской границе. Кстати, Мирбез и его подручные вряд ли бедствовали, ибо ехали из Крыма не менее чем на десяти подводах, а значит везли много вещей.

     Примерно 1–9 июля 1733 года путешественники прибыли в Кременчуг – российскую крепость на границе с Османской империей. Здесь лжемонарх и «проявился»: предъявил пограничникам ханский «пашпорт», сообщил, что он – «белых арап, называемых мураники (марониты. – О. У.), Сурской владелец, состоящей под ведомством Сейдак-паши (наместника Сайды. – О. У.), и просил о пропуске ко двору Ея Императорского Величества». Местный начальник запросил указаний из Полтавы от киевского генерал-губернатора Иоганна Бернгарда фон Вейсбаха. Тот «оного владелца приказал… прислать к себе».

     В Полтаве приезжий «допросом показал о себе: завут ево Мирбез Гебейш Алез, веры каталицкой, а выехал он с сыном своим и служителми сам-шост (вшестером. – О. У.) от налегливости (притеснения. – О. У.) и гонения означенного Сейдак-паши, что де всё владение ево отнел и отдал брату ево; и для того желает он милости просить у Ея Императорского Величества, чтоб обретающейся в Цареграде резидент господин Неплюев[2] у Порты в том способствовать мог; а ныне де он, паша, в недоправленных на нём, владелце, пятнатцати тысячь талярах взял от него в заклад дву сынов и отпустил ево для збору тех денег на волю».

     Сразу после допроса Вейсбах уехал в Петербург, а Мирбез и его присные остались в Полтаве ждать указа из Коллегии иностранных дел. Они жили «под надсмотрением»  полтавского коменданта Василия Ивановича Чичерина и «на доволствии малоросиского Полтавского полку ис полковых доходов». 6–7 августа Вейсбах, уже будучи в столице, «чрез доношение» сообщил о самозванце в Коллегию иностранных дел, но ожидаемой резолюции так и не получил. Когда же он вернулся в Полтаву, «арапский владелец» вновь стал просить, «чтоб ево отправить… ко двору Ея Императорского Величества и сказал, яко он может там устно о обхождениях турецких (обстановке в Турции. – О. У.) донесть, что де впред может Ея Императорского Величества интересу в ползу быть».

     4 октября Вейсбах послал ещё одно «доношение» в Коллегию иностранных дел – уже о том, что разрешил Мирбезу проехать в Москву, причём сообщил и своё мнение: «Ежели за чем оной владелец в Санкт-Питербурх взят из Москвы быт не имеет, а повелено будет возвратно отправить во отечество ево, то б возвратным трактом не отправлять, а отправить бы чрез Астрахань, Дербент и далее чрез персицкие городы». 7 октября аналогичное «доношение» было послано московскому главнокомандующему С. А. Салтыкову. Последний также извещался, что к Мирбезу приставлен «для переводу малоросиской житель Иван Креницкий» и что восточных гостей сопровождает сержант Белгородского гарнизонного полка Кирилл Афанасьев и двое солдат. Завершалось письмо просьбой, чтобы Салтыков приказал «оного владелца с сыном и служителми ево и перевотчика до резолюции Государьственной коллегии иностранных дел… в Москве содержать с надлежащим доволствием». 8 октября «арапский князь» получил «подорожную», 15 подвод и отправился в путь.

     На улицы Москвы он ступил 4 ноября и сразу же явился в контору Коллегии иностранных дел. В тот же день Мирбез получил из полицмейстерской канцелярии «билет» на постой. Сначала он поселился на

________________________________

* Продолжение. Начало см.: Родина. 2006. № 6–10, 12; 2007. № 1–3, 5, 7, 9–11; 2008. № 1, 4.

дворе у князя Андрея Андреева сына Сонцова, но 7 ноября был «поставлен» в Китай-городе «на двор гостя (купца высшего разряда. – О. У.) Алексея Филатьева». Вероятно, уже сразу по приезде Мирбез узнал о том, что в Москве живёт и другой ближневосточный «владелец» – Шехашидит (см. ниже). Они списались или встретились, дабы согласовать свои дальнейшие действия и показания.

     Вскоре Салтыков получил из Петербурга письмо, где канцлер Гаврила Иванович Головкин инструктировал его: если у Мирбеза нет иного дела, кроме испрашивания царской милости, то в столицу его пускать не следует, ибо он может высочайшую милость получить в Москве. 12 ноября Мирбез был вызван к Салтыкову. Его спросили, «что он может о обхождениях турецких донести». В ответ лжемонарх «объявил, что он подаст о сём на писме. И на другой день прислал оной владелец чрез обретающагося при нём толмача турецкого языка… два писма на арапском языке»: одно – к царице, другое – к московскому главнокомандующему.

     В письме к Анне Иоанновне кратко описаны восемь городов на ближневосточном побережье (число пушек, солдат и объём получаемых в казну доходов) – Антакья, Латакия, Тараблюс, Бейрут, Сайда, Акка, Хайфа и Яффа. Далее сообщается: «От Яфа до Иеросалима езды 15 часов. Во Иеросалиме пушек доволно и войска ж с 1000 человек, а подлинно он, сколко доходов, сказат не может, понеже тамо христиан в крепость не пускают. От Иеросалима до Дамаска никакой крепости нет – всё степь и народы степные. И о сём он доносит толко для известия ево нужды, что он приехал для прошения милости у Ея Императорского Величества…»

     В письме на имя Салтыкова Мирбез изложил свою мифическую биографию: «Из давных лет – более семисот лет – предки ево были самовладетелные князи провинции Кесареван близ Иерусалима и Дамаска (на самом деле Кесруан довольно далеко от них. – О. У.), в которой имели своего войска 50 000 (явное преувеличение. – О. У.). Главной город той провинции, в котором они жили, имеется Казир (очевидно, Газир, однако этот город не был главным в Кесруане. – О. У.). И по смерти отца своего Салеха Гевейшейша наступил во владение той провинции он, Мир Без, и владел тою провинциею самовластно ж, от турков охраняя себе военною рукою (лжёт, ибо турки весь Ливан подчинили ещё в XVI в. – О. У.). Тому лет с пять был он в Венеции у дука, владеющаго Венециею[3], за согласием против салтана о взятье Иеросалима, которой ему говорил: ежели турецкой салтан будет с ним воеват, то он пошлёт к нему карабли, которые бы он вооружил людми; а как Иеросалим взят будет, то все християнские потентанты (властители. – О. У.) будут ему помогать. И с тем он поехал из Венеции в свою страну. Турки о сём не уведали, что он ездит в Венецию, и венецианский князь карабли к нему не присылал для вооружения людми, понеже в словах было учинит сей поступок в случай погоды, когда салтан забавится военною рукою против цесаря (императора Священной Римской империи. – О. У.) и иных потентантов и обезсилеет. В близости провинции ево есть провинция салтанская Сур (на самом деле Сур относился к наместничеству Сайда, причём не был главным городом. – О. У.), в которой от салтана определён Сайдак-паша. Той провинции люди во владении тому паше стали быть противны. Половина провинции желала быт у оного паши, а другая половина желала владения ево, Гевейша. В таком случае помянутой Сайдак-паша стал ему говорить, чтоб всю ту провинцию принял он, Гевейш, в своё владение, а салтану толко с оной, а не с собственной своей провинции, платил денег по 100 мешков, в которых имеет быт по 300 ру[блей][4]. По которому ево объявлению помянутую провинцию Сур он, Гевейш, и принял в своё владение. И владел толко один год, а денег за ту провинцию на тот год заплатил сперва 50 мешков, да потом 15, а 35-ти мешков заплатит не мог, понеже между жителями той провинции, которые желали владения того Сайдак-паши, с теми, которыя пожелали владения ево, Гевейша, учинилас ссора, междоусобица, и один другова пожгли со всем имением, и ушли в горы. Сайдак-паша стал требоват с него помянутых недоплаченых денег, объявляя, якобы они от него, Гевейша, ушли и такой поступок учинили; и за то в городе Беруте на Белом море поимал дву сынов ево, уведав, что они в тот город приехали, и держит под арестом за то, чтоб помянутые недоплаченые денги  ему, Сайдак-паше, он, Гевейш, заплатил. Для того он поехал ко двору Ея Императорского Величества, чтоб учинит ему в том споможение и к резиденту Неплюеву писат, дабы он у Порты за него о сём старание приложил. А в той провинции, которая собственная ево, поехав в Росию, оставил он брата своего». (Как видим, самозванец противоречит сам себе: в Полтаве он говорил, что хочет вернуть отобранное «владение», а теперь – что сыновей-заложников).

     Между тем Контора Коллегии иностранных дел ждала из Конторы Сената указа о выдаче «кормовых денег» Мирбезу и его окружению, «понеже оная дача чрезвычайная и на Коллегию иностранных дел не положенная». 13 ноября такой указ был получен, и отныне «правителю Кесруана», его сыну и слугам, переводчику и солдатам охраны ежемесячно из Штатс-конторы перечислялись деньги «на корм и на дрова» из расчёта по 1 рублю в день на всех.

     Какое-то время спустя Мирбеза вновь пригласили на «роспрос». Во-первых, российские чиновники желали пополнить полученные от него сведения о ближневосточных городах. Но ответ самозванца, скорее всего, их разочаровал. Во-вторых, российские власти пытались выяснить, знают ли друг друга приехавшие в Москву «арапские владельцы» и не самозванцы ли они. Оказалось, что Мирбез даже заочно выказывал уважение к своему фактическому конкуренту. Не остался в долгу и Шехашидит.

     Возможно, на отношение российских властей к Мирбезу повлияло то, что у него были слуги, много добра и «подорожная» от крымского хана, что «арапский князь» был осведомлён о российском резиденте при султане. А может, власть имущие просто хотели поддержать свой престиж. Как бы то ни было, авантюрист получил-таки желаемое.

     5 мая 1734 года в Москву из Петербурга были доставлены письмо кабинет-министров А. И. Остермана и А. М. Черкасского и указ из Коллегии иностранных дел. В посланиях сообщалось, что императрица велела дать Мирбезу 400 рублей и выслать его за границу через Астрахань или Архангельск – на выбор «князя». Царица также указала дать ему и его свите «в дорогу кормовых на два месяца против московской дачи, также и прогоны на пристойное число подвод», и послать с ними для охраны одного солдата. Ко второй бумаге были «приложены на тот выезд пашепорты… на оба те пути».

     Выяснилось, что Мирбез хочет ехать

через Архангельск, однако «требует, чтоб дать ему пятнатцат подвод, да в провожатых сержанта и одного салдата, понеже и ис Полтавы он препровождён был так». Ему пошли навстречу, но вместо сержанта послали с ним толмача И. Креницкого. 8 мая из Конторы Коллегии иностранных дел в Контору Сената было отправлено соответствующее «доношение». 1 июня Мирбезу был выписан «проезжий указ», и после его получения «владелец Кесруана» двинулся к Архангельску (как и Шехашидит). Оттуда (вероятно, ещё до августа) он уплыл за границу – очевидно, в Западную Европу. Его дальнейшая судьба неизвестна.

№ 49. «Князь (владелец) Арапской земли – Ливанской Горы» [июль/10 августа ? 1733 – конец июня/июль ? 1734] – Шехашидит (Шеха Шидит, Шаха Шидит, Сагшидит) [шейх Сидихт ?]

     И этот самозванец был, очевидно, османским подданным и арабом, родившимся в Горном Ливане. Он утверждал, что является православным. Это было возможно, так как в Ливане издавна жили христиане, подчинявшиеся патриархам Иерусалимскому и Антиохийскому. О родных Шехашидита ничего не известно. Кроме арабского языка (включая письменную речь), он знал турецкий, но писал на нём или нет – неизвестно. К моменту прибытия в Россию ему вряд ли было менее 25 лет.

     Его реальная «дороссийская» биография покрыта мраком. Но можно утверждать, что в далёкие края его повело всё то же стремление к лёгкой наживе, рождённое слухами о благосклонности европейских монархов к «предводителям христиан, стонущих под османским игом». Известно, что Шехашидита сопровождали двое слуг – «арапы Юрья Мансуров, Бушаин Иванов, из самого жилища ево». В Россию он попал через Константинополь, где уже знакомый нам резидент Неплюев оформил ему «пашпорт до Киева». Однако мы не знаем, каким путём ехал Шехашидит на север – через Крым (как М. Гевейш) и потом через Речь Посполитую или же сразу через Речь Посполитую (как И. Хабейх[5]). Как бы то ни было, вряд ли он испытывал нужду, ибо скарб его занимал 5–6 подвод, к тому же у самозванца были деньги на дорожные расходы.

      Примерно между 1 июля и 10 августа 1733 года Шехашидит со слугами прибыл в один из российских форпостов на границе с Речью Посполитой недалеко от Киева. Видимо, там он и «проявился»: предстал перед пограничниками в качестве христианского властителя, пострадавшего от турок и потому желающего проехать в Петербург, дабы испросить милости у царицы. Трудно сказать, поверили ему или нет, но в Киев пропустили. Вероятно, свою роль сыграл «пашпорт» от Неплюева.

     По приезде в Киев самозванец явился в губернскую канцелярию и вновь «разгласил» о себе. «Пашпорт» у него забрали, зато приставили толмача – это был «грек Иван Остафьев сын Мухоянов… купецкой человек». 12 августа самозванцу выписали новый проезжий документ: «От Киева до Москвы Ливанские Горы жителя арапа Шеха Шидита, которой ездит для своих нужд, з будущими при нём одним толмачом и двумя служители пропускать без задержания; а приехав в Москву, явитца ему с сым пашпортом в Государственной коллегии иностранных дел». Также ему и толмачу предоставили «ямские подводы» и дали «в провожатые» двух-трёх солдат.

     Сразу по прибытии в Москву, 29 сентября, наш герой явился в Контору Коллегии иностранных дел и «сказал, что он арап родом… Ливанские Горы, верою христианин греческого исповедания, породою князь той Горы, а чином полковник арапской области Турецкой; приехал в Российскую империю для прошения милости у Ея Императорского Величества о вспоможении ему в ево раззорении, понеже турки, приехав в ту Гору, дом ево и деревни все раззорили, от которого нападения едва он спасся и ушёл в Костянтинополь, и тамо жил при патриархе костянтинополском, и явился резиденту Ея Императорского Величества господину Неплюеву, которой дал ему и пашпорт свой до Киева… И ныне он, арап, для вышеписанных нужд своих желает ехать в Санкт-Питербурх, и чтоб от Москвы до Санкт-Питербурха дат ему проезжей указ и шесть подвод ямских за ево прогоны».

     Ему предоставили нового переводчика – Дементия Беликова, украинца, который «был в полону у турок, и выехал с Александром Румянцовым[6], и имеет пашпорт, и живёт ныне в Москве». Кроме того, Шехашидит узнал о пребывании в городе «собрата по несчастью» – М. Гевейша. Они, очевидно, установили контакт и договорились действовать согласованно.

     11–12 ноября Салтыков получил письмо канцлера Головкина «о прибывших из Турецкой области из белых арап, которые называютца тамошних мест владелцами и веры христианской – один Мирбес с сыном, другой Сагшидит и при обеих челядники…»

     Не позже 29 января 1734 года Шехашидита пригласили на «роспрос». Его показания записаны так: «Ливанской Горы владелец сказал, что мураники Сурской владелец от него жителство[м] растоянием как четыре или пят дней толко езды, и про него он ведает, что он тамошней владелец, толко с ним случая никакова свидется не имел. А слышал, что он от турок раззорён и держутца дети ево от турка за долг под арестом. Он же, Шидит, чрез толмача объявил, что он никакова дела, окроме того, что просит у Ея Императорского Величества милости – награждения, ничего не имеет».

     30 января от «Арапские земли князя Шаха-Шидита» в Контору Коллегии иностранных дел поступило прошение: «Минувшаго 1733-го году прибыл я, нижеимянованный, из Арапской земли в Москву от разорения арапских бусурман для прошения милости Ея Императорского Величества о награждении, а после моего прибытия в Москву прибыл арапской князь Мирбез

Гевейш, которому по Ея Императорского Величества указу даётся Ея Императорского Величества жалованье кормовые денги, а мне кормовых не даётся, от чего я, нижайший, с служителями моими претерпеваю немалую нужду. Того ради Государственной коллегии иностранных дел кантору покорно прошу, дабы повелено было и мне давать Ея Императорского Величества милостивое жалованье – кормовые денги. А служителей при мне и с толмачём – четыры человека».

     На самом деле при «князе» находились трое (четвёртый – он сам). Но главное внимание обратим вот на что: раньше он говорил, что его разорили турки, а теперь – что мусульмане-арабы. Странно и то, что он так и не удосужился подробнее рассказать о своих мифических владениях и горестях. Впрочем, российских чиновников это не занимало. Возможно, виной тому было наличие у Шехашидита слуг, припасов и «пашпорта» от российского дипломата, а также подтверждение его статуса Гевейшем. Как бы то ни было, просьбу самозванца уважили: с 8 февраля «Шеха Шидиту с служители» начали ежемесячно выдавать «из Штатс-канторы… на каждой день по полтине».

     Полученные 5 мая бумаги – письмо кабинет-министров Остермана и Черкасского и указ из Коллегии иностранных дел – сообщали, что царица велела дать Шехашидиту 300 рублей и отправить его за границу через Астрахань или Архангельск (на его усмотрение). Кроме того, ему со свитой должны были дать «кормовые» (на два месяца по прежней ставке) и «прогонные» деньги («на пристойное число подвод»), а также «послать с ними для препровождения до тех мест» одного солдата. Прилагались и проезжие документы «на оба те пути».

     Шехашидит, как и Гевейш, вознамерился покинуть Россию через Архангельск, но запросы у него были скромнее: «Шехашидит просит, чтоб дать ему шесть подвод, да с собою требует одного толмача – малоросийца Дементья Беликова». Желание решили исполнить, и в тот же день сообщили об этом в Контору Сената. 31 мая  на его имя была оформлена «подорожная», после чего самозванец отправился к Белому морю (возможно, вместе с Гевейшем). Примерно в конце июня – июле 1734 года он из Архангельска отплыл в Западную Европу. Известий о нём больше нет.

Источник

АВПРИ. Ф. 105. Оп. 105/1. Д. 2.

№ 50. «Богоизбранный царь – будущий зять турецкого султана» [январь/июль ? 1734 – после августа 1734] – Филипп Дюков

     На этот раз мы имеем дело с российским подданным, православным и, видимо, русским. Будущий самозванец родился около 1711–1715 года в дворцовой деревне Журавинке (у села Лопатина) Скопинского уезда Воронежской губернии. Возможно, его деревня – та самая Журавинка (Журовники), которая на картах XIX века располагается к югу от Скопина на реке Рясе, притоке Воронежа, чуть севернее Раненбурга (Ораниенбурга). С 1610 года Скопин и его округа принадлежали царской семье, причём с 1731 года ими заведовала Конюшенная канцелярия.

     О родных Филиппа явной информации нет. Когда он ступил на путь самозванства, его отец, видимо, здравствовал, ибо Дюков был холостым и для следователей – «крестьянской сын», то есть поселянин, ещё не ставший самостоятельным домохозяином. Возможно, именно отец научил его портняжничать.

     Не позже 1728 года Филипп стал регулярно ездить в Скопин. Там у него и родилась мысль о его высоком предназначении. Вот как он вспоминал об этом в 1734-м: «Тому лет с шесть, будучи он, Дюков, в Скопине в церкви у обедни, увидел внезапу перед собою на полу неболшое сверканье – лучи, белое и красное с переменою, которое было с полчаса. И с того де времяни и доныне такое ж сверканье почасту он видел же и потому мыслил, что оное сверкание чинилось для ево, Дюкова, и надеялся простотою своею, что возмётца он в цари в ыное государство. А никто ево о том не научал и умыслу и согласия в том же никакова ни с кем у него не было».

     Примерно весной – летом 1731-го Филипп сбежал из дома: «Пошёл было он, Дюков, в Воронежской уезд в лес и хотел, построя себе келью, жить для моленья, а оттуды мыслил было итти за границу к турскому салтану для того: либо оной салтан примет ево к себе в цари и женит на дочери своей, ежели у него имеютца». Потаённый самозванец двигался к Воронежу, вероятно, через Данковский уезд. В Лебедянском уезде (тоже Воронежской губернии) он задержался: «ходя, кормился портным мастерством и милостынею». Однако бродяга вызывал подозрения, и в одном из местных сёл какой-то однодворец схватил его и «отвёл в Воронежскую губернскую канцелярию, что у него, Дюкова, пашпорта никакова не имелось».

     Предположительно с осени 1731 по начало 1732 года пристанищем Филиппа была воронежская тюрьма. В губернской канцелярии «в роспросе показал он, Дюков, толко о родине своей и что… идёт в воронежские леса в пустыню. А о том, что из оных лесов мыслил иттить за границу к турскому салтану, и о явшихся ему сверканиях он, Дюков, не показал. И после роспросу за то, что он, Дюков, по уездам бродил без пашпорта, учинено ему наказанье кнутом и свобожён».

     Из Воронежа скрытный «царь» отправился на север, но домой не спешил. Очевидно, он пересёк Воронежский, Лебедянский и Данковский уезды, после чего оказался в Епифанском (Московская губерния). Там судьба его занесла «в село в Ангелское» (видимо, Архангельское – на одном из левых притоков Дона, к юго-востоку от Епифани). Оттуда он пришёл «в Скопинской уезд в село ж Горлово» (на дороге из Епифани в Скопин), и там его схватили вторично – уже за убийство крестьянки. Это случилось примерно в январе – июле 1734-го. Дюкова доставили в Скопин, и «при розыске» (на пытке) он заявил: «тое де жонку зарезал он для того, что де хотел он, Дюков, в цари». К сожалению, никаких подробностей мы не знаем. Известно только, что следствием «проявления» стала отсылка Филиппа в Москву – в Конюшенную канцелярию.

     Не позднее середины августа его переправили в Тайную контору. В ходе «роспроса» и первой пытки Дюков сознался в убийстве «жонки», рассказал о «знамениях» и бродяжничестве, но от мифической ипостаси не отказался. Последнее из доступных нам известий о нём датировано августом 1734 года – это запись в журнале Тайной конторы, что «оным Дюковым следуетца розыском» (то есть его ждут ещё две пытки[7]). Думается, приговор ему вынесли не ранее ноября 1734-го. Если его признали умалишённым, то заключили в монастырь «до исправления в уме». Если же признали нормальным, то, скорее всего, наказали кнутом и отправили на каторгу.

Источник

РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 272. Ч. 2. Л. 394–395.

Литература

Анисимов Е. В. Дыба и кнут: Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М. 1999. С. 47.