О. Г. УСЕНКО

СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ УЧАСТНИКОВ НАРОДНЫХ ДВИЖЕНИЙ В РОССИИ XVII–XVIII вв. (НА ПРИМЕРЕ ВОССТАНИЯ К. А. БУЛАВИНА)

 Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук

 Москва – 1991

I. Общая характеристика работы.

      Актуальность темы. Помимо дискуссионности многих моментов истории булавинского восстания, обращение к ней актуально ещё по ряду причин. Решение вопросов, связанных с историей восстания К. А. Булавина, позволило бы яснее представить развитие социального протеста в XVII–XVIII вв., эволюцию социально-политических представлений народных масс. Рассмотрение восстания К. А. Булавина в идейно-психологическом аспекте представляется актуальным по той причине, что для большого количества исследований по истории классовой борьбы в феодальной России характерно невнимание к социальной психологии, к особенностям мышления масс в ту эпоху.

     Методологической основой исследования является теория классовой борьбы, а также марксистско-ленинское положение об определяющей роли общественного бытия по отношение к общественному сознанию и об относительной самостоятельности, активности последнего. Социально-политические представления участников народных выступлений XVII–XVIII вв. рассматриваются как единая система – сплав мышления, переживания и деятельности. Ввиду этого понятие "социально-политические представления повстанцев" оказывается более широким, нежели "идеология народных движений". Наконец, исследование строится на сочетании конкретно-исторического и системного подходов.

     Степень изученности темы. Подавляющее большинство дореволюционных историков негативно оценивало народные выступления, усматривая в деятельности правительства только прогрессивные черта. Восстание К. А. Булавина оценивалось как анархический бунт, направленный на разрушение государственного организма, как реакционная борьба старого с новым.

     Советские историки видят в булавинском восстании одно из звеньев непрерывной цепи народных выступлений против феодального гнёта, подходят к нему как к прогрессивному явлению. Смена идеологических парадигм повлекла за собой усиление интереса к выступлению. Появились первые монографии по истории восстания, выросло число публикаций на эту тему, значительно расширилась источниковая база исследований.

     Наибольший вклад в изучение темы среди советских историков внесли Н. С. Чаев, В. И. Лебедев, Е. П. Подъяпольская, А. П. Прон-

___________________________________________________________________________________________  

штейн и В. И. Буганов.

     Если отойти от хронологического принципа, то всю историографию восстания К. А. Булавина можно разбить на 4 направления. Одни авторы видят в нём чисто казацкое выступление – как по движущим силам, так и по устремлениям, лозунгам (А. И. Ригельман, В. Б. Броневский, С. М. Соловьёв и др.). В других работах оно называется казацко-крестьянским восстанием (Н. И. Краснов, М. Н. Корчин, В. А. Голобуцкий и др.). Часть исследователей представляет выступление как крестьянско-казацкое восстание (И. И. Голиков, А. Г. Попов, В. Д. Сухоруков и др.). Наконец, 4-ое направление в историографии, родившееся в советское время, характеризуется тем, что булавинскому восстанию присваивается статус крестьянской войны (В. И. Лебедев, Е. П. Подъяпольская, В. Г. Карцов и др.). К последнему направлению примыкают работы, где разделяются восстание на Дону 1707–1708 гг. и крестьянское движение 1709–1710 гг. И то и другое объявляется частью третьей крестьянской войны в России, но при этом восстание
на Дону оценивается как типично казачье (А. П. Пронштейн, Н. А. Мининков, 1983; В. И. Буганов, 1986).

     Историографическая разноголосица во многом объясняется следующим. Общая оценка восстания К. Булавина является интегративным выводом, обобщением более частных заключений. В идеале эта оценка должна опираться на строго выверенные суждения по всем параметрам исследования. Но, к сожалению, такая полнота анализа соблюдается не всегда.

     Одни авторы обращают главное внимание на движущие силы, социальную базу восстания, не придавая равного значения анализу лозунгов и планов булавинцев. В этом случае цели и намерения повстанцев часто автоматически выводятся из факта участия в выступлении тех или иных социальных сил. Другие исследователи, наоборот, за отправную точку анализа берут заявления и программные документы восставших, а уж затем, в соответствии с полученными выводами, судят о движущих силах и социальной базе восстания. Однако в обоих случаях действия восставших рассматриваются с точки зрения реализации в них повстанческой "идеологии", которая в некоторых работах характеризуется при помощи отдельных высказываний и лозунгов, соответствующих схеме исследователя. "Идеологии" отводится роль

____________________________________________________________________________  

главного регулятора мыслей и действий повстанцев, а всё, что не подпадает под её проявления, либо объявляется следствием классовой незрелости выступления, либо попросту игнорируется.

     Таким образом, распространенным недостатком историографии является "идеологизация" и связанная с ней схематизация булавинского восстания. Избавиться от этого недостатка возможно лишь на основе всестороннего, системного подхода к проблеме, при котором восстание, во-первых, не просто ставится в единый ряд антифеодальных выступлений, но сопоставляется с ними по различным параметрам. Во-вторых, оно исследуется во всех аспектах с равным вниманием и, в-третьих, изучается на основе максимально широкого привлечения источников и учёта всех без исключения фактов и свидетельств, относящихся к теме исследования.

     Историографическая разноголосица в немалой степени вызвана и тем, что авторы по-разному понимают критерии, на основе которых тот или иной индивид, социальная группа включаются в число участников восстания под предводительством К. Булавина.

     Для одних авторов понятия "движущие силы" и "участники восстания" равнозначны. Соответственно, участниками булавинского выступления называются лишь "голутвенные" казаки (которые неправомерно отождествляются с рядовыми), а казачьей верхушке отводится роль душителей выступления (С. Г. Томсинский, В. И. Лебедев, Е. П. Подъяпольская и др.). Другая точка зрения основана на более внимательном отношении к источникам. Авторы, её разделяющие, доказывают, что среди восставших были и представители казачьей верхушки, которые, правда, называются "попутчиками" (Н. С. Чаев, А. П. Пронштейн, В. И. Буганов и др.).

     Представляется, однако, что термин "попутчики" не очень удачен. В нём содержится намёк на некоторую заданность, неизменность движения, ход которого как бы не зависит от подключения к нему или отхода от него данной группы людей. Однако известно, что между "повстанцами" и "попутчиками" шла скрытая борьба, что они находились определённое время во взаимодействии. Поэтому, очевидно, нужно говорить именно об участии,
пусть и временном, казачьей верхушки в булавинском восстании. Отсюда следует, что понятие "участники движения" шире, чем его "движущие силы".

     Каковы же критерии участия в восстании? Они, на взгляд

_____________________________________________________________________________________

автора, следующие: 1) непосредственная включённость индивида в состав повстанческого войска или организацию восставших вообще, 2) ведение им боевых действий в составе относительно автономной организации, отряда, но при подчинении повстанческому руководству или при поддержании с ним регулярной связи, 3) осознание индивидом или группой своих действий и планов как составной части восстания (в условиях полной независимости или отдалённости от повстанческого руководства, а также от основного района восстания).

     Исходя из этого, среди участников булавинского выступления оказываются: 1) различные категории донского населения – "казаки", "голытьба", "бурлаки", 2) отряды из Запорожья,
3) жители "украинных" городов, 4) население деревень и сёл соседних с Доном уездов, 5) военные отряды кочевых народов Придонья.

     Исследователи, относящие восстание К. Булавина к крестьянским войнам, ссылаются на то, что большинство казаков вышло из крестьян. Кроме того, авторы объединяют воедино события на Дону и выступления в Центре России в 1707–1710 гг.

     Однако объединять отдалённые друг от друга выступления рамками единого движения можно лишь тогда, когда они, во-первых, находятся между собой в отношении "причина - следствие" (т.е. "центральное" восстание порождает выступления поддержки), а во-вторых, когда все участники данных выступлений считают себя соратниками, идут под общими лозунгами, с общими требованиями. Поскольку восставшие в центральных уездах
не чувствовали себя сообщниками булавинцев, не разделяли их лозунги, то считать тех и других участниками единого движения вряд ли правильно.

     Неправомерны ссылки и на социальное происхождение большинства казаков. С таких позиций и карательные войска, подавлявшие выступление, можно посчитать "крестьянскими", ведь рекрутов поставляло главным образом сельское население. Следовательно, нужно обращать внимание не столько на происхождение восставших, сколько на их социальное положение к моменту участия в движении, на то, в составе какой социальной группы или организации они к этому моменту находились. Очевидно, крестьянскими будут только те движения, большинство участников которых составляли собственно крестьяне – люди,

_________________________________________________________________________________

на момент восстания занятые сельскохозяйственным трудом, входящие в состав общинной организации и действующие лишь посредством её.

     Восстание К. Булавина в эту группу не попадает. Но поскольку в выступлении участвовали не одни лишь казаки, то данное определение имеет смысл и для него. Говорить, что в булавинском восстании принимали участие крестьяне и посадские люди, – это значит иметь в виду крестьян-общинников и членов посадской организации, не отделявших себя в своем сознании от "родной" социальной группы.

     В предшествующей историографии недостаточно уделялось внимания вопросу о мотивах участия в булавинском выступлении. Последние чаще всего казались исследователям очевидными, напрямую выводились из экономического и социально-политического положения повстанцев.

     В изучении причин и предпосылок восстания историографией сделано немало. Однако так и не был дан чёткий ответ, почему восстание вспыхнуло именно в октябре 1707 г., если сыски беглых проводились на Дону и раньше? Осталось до конца не выясненным и то, кто же был инициатором выступления – казачья верхушка или бывшие беглые ("голытьба", "новопришлые")?

     Спорным является вопрос и об отношении повстанцев к монарху. Одни авторы отмечают, что недовольство донских казаков постепенным ограничением их прав обращалось не против
царя, а против правительства ("бояр") и местной администрации. Другие исследователи полагают, что на рубеже XVII–XVIII вв. вера казаков в царя оказалась значительно подорванной. Наконец, ряд авторов считает, что вера в монарха была рассеяна
ходом самого восстания.

     От правильного понимания того, как относились повстанцы к Петру I, зависит решение вопроса о поводе восстания под предводительством К. А. Булавина. Как правило, исследователи мало задумывались над этим вопросом. В то же время приводимый отдельными авторами материал подталкивает к мысли, что повод булавинского восстания был каким-то образом связан с "наивным монархизмом" повстанцев.

     Наиболее плодотворно над изучением социально-политических представлений булавинцев поработали советские историки. Однако и их работы не свободны от недостатков.

_______________________________________________________________________________________________

     Во-первых, ряд исследователей характеризует планы и намерения восставших слишком обобщённо, с помощью нескольких лозунгов и отрывков из "прелестных писем", которые зачастую и не комментируются авторами. Противоречия в среде повстанцев не замечаются или же отписываются на счёт "стихийности" и "классовой незрелости" движения. Во-вторых, исследователи, как правило, останавливают свои взоры на обращениях, воззваниях, речах повстанцев (на т.н. "идеологии движения"). В тени, таким образом, остаётся та часть социально-политических представлений булавинцев, которая не получила письменного
или вербального выражения, осталась открыто не сформулированной. Имеется в виду поведенческий аспект общественного сознания повстанцев. Подобным образом за рамками исследования оставались фольклор и традиции казачества – одной из движущих сил выступления.

     Наконец, можно заметить, что исследователи часто не берут в расчёт "контекст" выступления – конкретную ситуацию, которая определяла действия булавинцев в тот или иной момент времени, а также особенности мышления людей в ту эпоху. Авторы как бы свысока оценивают поступки восставших, подходя к этому с позиций сегодняшнего дня. Представляется, однако, что к оценке булавинского восстания очень важно подойти с
позиций его времени, с учётом истории других народных выступлений в России XVII–XVIII вв.

     Предмет и цели исследования. Предметом исследования являются планы, идеи, эмоции и действия булавинцев, имеющие общезначимый характер, т.е. выражающие типические стороны их сознания или же своеобразные, но касающиеся интересов общества в целом, основных его классов и слоёв.

     Цели исследования следующие:

1) определить исторический "контекст" восстания К. А. Булавина, увидеть его на фоне других народных выступлений XVII–XVIII вв. в России, сравнить их между собой,
2) изучить с различных сторон социально-политические представления участников булавинского восстания: выявить как общие, так и специфические для тех или иных групп участников идейно-психологические черты; обнаружить глубинные факторы поведения и мышления восставших; охарактеризовать особенности их мировосприятия,

_____________________________________________________________________________________

3) прояснить ряд спорных моментов истории булавинского восстания: мотивы участия в выступлении; основания для антифеодального союза казаков и другие слоёв трудящихся; отношение повстанцев к Петру I; повод выступления; хронология восстания; эволюция повстанческих планов; биография К. А. Булавина,

4) ответить на вопрос, правомерно ли отнесение восстания под предводительством К. А. Булавина к крестьянским войнам.

     Источниковая база диссертации. Основной массив составляют документальные материалы по истории донского казачества и классовой борьбы в России XVII–XVIII вв., – как опубликованные, так и архивные, извлеченные из фондов ЦГАДА (ф. б, 7, 9, 111, 371, 406, 842, 1149). Во вторую группу источников входят фольклорные произведения, бытовавшие на Дону накануне восстания К. Булавина. Третья группа источников представлена материалами повествовательного характера – свидетельствами очевидцев классовой борьбы в России XVII–XVIII вв. и записками иностранцев.

     Научная новизна работы определяется прежде всего постановкой проблемы и подходом к её изучению. Впервые булавинское восстание исследуется не изолированно, а на фоне других народных выступлений в России XVII–XVIII вв., сопоставляется с ними по ряду параметров. Для изучения культурно-бытовых и социально-политических традиций, определявших жизнь людей на Дону и в соседних районах накануне восстания К. Булавина, для выявления глубинных факторов, влиявших на сознание и поведение булавинцев, впервые широко привлекаются фольклорные источники. Кроме того, в научный оборот вводится ряд архивных материалов.

     Практическая значимость работы.  Материал и положения, содержащиеся в диссертации, могут быть использованы при написании общих и специальных курсов по истории России XVII–XVIII вв. и при изучении классовой борьбы в ту эпоху.

     Апробация результатов исследования.  Ряд положений диссертации изложен в указанных статьях автора. Работа обсуждалась и была одобрена на кафедре истории СССР периода феодализма МГУ (июнь 1991 г.).

     Структура работы.  Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии.

_________________________________________________________________________________

II. Основное содержание диссертации.

      Во введении обосновывается актуальность темы, излагаются методологические основания, на которых строится работа, даётся обзор литературы и источников, формулируются цели исследования.

     Глава I. Своеобразие социально-политических представлений участников народных движений в России XVII–XVIII вв.

     В первом параграфе характеризуется авторский подход к изучению социально-политических представлений повстанцев.

     Большинство исследователей исходит из того, что общественное сознание состоит из двух уровней: высшего – идеологии и низшего – общественной психологии. Одни авторы считают,
что при феодализме сознание трудящихся замыкалось в рамках общественной психологии, не поднимаясь до уровня идеологии (Б. Ф. Поршнев, Б. Г. Литвак, М. А. Рахматуллин и др.). Другие доказывают наличие и высшего уровня в общественном сознании масс (А. П. Пронштейн, А. Л. Шапиро, В. И. Буганов и др.).

     Автор придерживается той точки зрения, согласно которой нельзя противопоставлять идеологию и общественную психологию, поскольку они хотя и соотносятся друг с другом, но представляют собой "параллельные" явления. В этом смысле они равнозначны, поскольку сознание вообще представляет собой единство познания и переживания. Это значит, что общественная психология – не низший уровень общественного сознания, а сторона его, неотъемлемый атрибут (Ю. Р. Тищенко, А. К. Уледов и др.).

     Другим его атрибутом является познание, мышление. Рациональный уровень общественного сознания масс в эпоху феодализма включает в себя и социально-политические представления, которые по своему содержанию делятся на религиозное сознание, нравственное, правовое и политическое. Интегративным образованием, связующим перечисленные сферы, выступает идеология – система взглядов, используемая определённым классом (сословием) в его политической борьбе и выражающая в той или иной мере его интересы.

     Для адекватной оценки уровня политической сознательности трудящихся в феодальной России прелагаются следующие логические основания. Во-первых, нужно учитывать исторический характер форм идеологии и связанный с этим субъективный фактор –

________________________________________________________________________________________________

 добровольное признание тем или иным классом (сословием) данной системы взглядов в качестве своей идеологии. Поскольку какая-либо система взглядов используется массами в их политической деятельности, поскольку эта деятельность подразумевает осознание своих потребностей в виде интересов, постольку данная система взглядов является выражением этих интересов и, следовательно, – идеологией. (Например, религия – ложная, ненаучная, но тем не менее всеобщая форма идеологии в средневековье).

     Во-вторых, следует учитывать степень соответствия стремлений и требований повстанцев объективным задачам эпохи. Нельзя упрекать участников народных движений в России XVII–XVIII вв. в том, что они не осознали необходимость изменить общественный строй. Ведь задача ликвидации феодализма могла родиться (и родилась) только в условиях его кризиса.

     В-третьих, при оценке социально-политических представлений масс в России XVII–XVIII вв. нужно учитывать и то, насколько полно и удачно народные массы использовали объективно обусловленные возможности для выработки радикальных лозунгов, для самостоятельного анализа общественной жизни: каковы были (и были ли) эти самые возможности, в какой степени характер мышления и уровень образованности широких масс позволял им воспринять передовые учения и лозунги, насколько их требования соответствовали тому мыслительному материалу, который предоставила им эпоха.

     Говоря о России XVII–XVIII вв., следует отметить, что мышление народных масс той эпохи коренным образом отлично от современного сознания. Основными чертами народной культуры в то время были устность; традиционность; легковерие; ориентация на сакральное; смешение вымысла и яви, чудесного и реального; недифференцированность взглядов и представлений; превалирование эмоционально-чувственной сферы над рассудочной; повышенная внушаемость; слабая выраженность индивидуального начала, "соборность" личности. (См. работы Ю. М. Лотмана, П. Я. Мирошниченко, А. Г. Лурия, А. И. Клибанова, А. П. Щапова, Л. А. Чёрной, М. Б. Плюхановой, А. Я. Гуревича и др.).

     Из этого следует, что у народных масс России в XVII–XVIII вв. идеология была. Но она имела качественно иную, отличную от современной, форму. Народная антифеодальная идеология того

________________________________________________________________________________________  

времени не претендовала на научность, логичность и стройность, на то, чтобы служить программой (в современном понимании) политической борьбы класса. Она не имела специфического понятийного аппарата, строилась на иных мировоззренческих
посылках, нежели в наше время. Она была более аморфной и приземлённой, а зачастую и просто примитивной, если судить о ней с позиций сегодняшнего дня. Но это всё говорит не об отсутствии народной идеологии, а об её специфике.

     Стремление лишь улучшить, исправить феодальную систему (при её сохранении), требование ликвидации крепостного права были тем максимумом, до которого только и могли подняться народные массы при их уровне сознания в XVII–XVIII вв. Выдвинуть
более радикальные и научно обоснованные лозунги, равно как таковые воспринять, они были не в состоянии.

     Второй параграф посвящён вопросу о поводе народных движений в России XVII–XVIII вв.

     Автор пришёл к выводу, что повод не был просто зацепкой для осуществления заранее обдуманных действий. Повод, рождавший движение наступательного характера, был не только той каплей, которая переполняла чашу народного терпения. Он был ещё и санкцией на выступление, освящением его, он представлял выступление в глазах масс (ещё до их участия в нём) в качестве законного, справедливого, необходимого. Кроме того, повод
нёс в себе определённый план действий, указание на главную цель движения и подсказывал его лозунги.

     Можно выделить два типа поводов, порождавших антифеодальные выступления наступательного характера: 1) чисто религиозные, связанные с защитой (в народном понимании) бога и веры, 2) поводы, обнаруженные благодаря "наивному монархизму" трудящихся.

     Религиозные и царистские взгляды были двумя вариантами одной и той же, причём единственной, формы политического сознания масс в России XVII–XVIII вв. Однако можно заключить, что царистские взгляды, составляя ядро общественно-политических представлений трудящихся, давали большую свободу для развёртывания антифеодальной борьбы, чем чисто религиозные лозунги.

     В третьем параграфе разбирается отношение народных масс к монарху и роль самозванчества в народных движениях XVII–XVIII вв. в России.

_____________________________________________________________________________________ 

      Многие исследователи убеждены, что в ходе классовой борьбы "царистские иллюзии" масс изживались. При этом поддержка самозванца объясняется стремлением трудящихся возвести на трон своего, "мужицкого" монарха, а выдвижение царистских лозунгов – их агитационным зарядом. "Наивный монархизм" предстаёт лишь оболочкой, прикрытием антифеодальных устремлений масс. Но так ли было на самом деле?

     В массовом сознании XVII–XVIII вв. царская власть воспринималась как обладающая божественной природой. Считалось, что человека царём делает не венчание на царство, но предназначение, божий промысел. На основе этих представлений выработалась некоторая совокупность критериев для отличения "истинного" монарха (претендента на престол) от "ложного":

1) наличие "царских знаков" на теле, 2) соответствие политики царя (претендента) "божьей правде", т.е. интересам народных масс, их представлениям о справедливости и законности, 3)  образ жизни, степень его соответствия "царскому чину" (верность православию, национальным традициям и пр.), 4) поддержка со стороны казаков, а затем и других слоёв населения, "всего мира", 5) удачливость, свидетельствующая о богоизбранности "истинного" государя, наличие военных успехов в его борьбе за власть, 6) осуществление плана, хранящегося в народном сознании (наказание угнетателей, возвышение соратников, поход на
Москву и проведение коренных социальных реформ).

     Таким образом, далеко не всякий мог объявить себя царём и получить поддержку в народе. Кроме того, и сами самозванцы могли быть убеждены в том, что наличие у них на теле определённых знаков свидетельствует об их отмеченности. Критерии для отличения "истинного" царя от "ложного" были таковы, что при нарушении естественного порядка престолонаследия самозванец мог с полным правом оспаривать царский трон у правящего
монарха.

     Анализ истории крестьянских войн в России XVII–XVIII вв. доказывает, что восставшие поддерживали самозванцев и использовали царистские лозунги не только как дань традиции и в целях агитации. Общественно-политические взгляды участников крестьянских войн были вписаны в комплекс царистских представлений, поэтому восставшие не могли играть с этими представлениями, например, поддерживая заведомого самозванца.

__________________________________________________________________________________________

Отсюда следует, что, кроме социально-экономических и политических причин крестьянских войн, нужно выделять идейно-психологические, лишь в соединении с которыми первые две группы факторов и приводили к перерастанию народного недовольства в высшую форму классовой борьбы.

     Почвой для народных выступлений был, как известно, процесс усиления феодального гнёта. Однако понятие "гнёт" не тождественно "эксплуатации". Последняя – чисто экономическая категория, в то время как семантика "гнёта" включает психологический, оценочный момент – осознание этой самой эксплуатации и чувство недовольства ею. "Рост гнёта" мог происходить и при сохранении прежнего уровня эксплуатации. Всё дело в
том, насколько этот уровень выглядит в глазах трудящихся терпимым, насколько безусловен для них сам факт эксплуатации. Рост гнёта, т.е. чувства нестерпимости эксплуатации, мог быть, например, следствием изменения социального статуса, экономического положения, а также дискредитации эксплуататоров в глазах эксплуатируемых.

     Падение авторитета угнетателей было непременным условием классовой борьбы. Дабы обострённое чувство недовольства вылилось в войну угнетённых против угнетателей, нужно было, чтобы массы увидели законность и необходимость такого выступления. А это было возможно лишь при получении высшей санкции или при полной уверенности, что она будет (уже) получена. Совсем не случайно, что восстания И. Болотникова, С. Разина и Е. Пугачёва
были связаны с самозванчеством. Очевидно, в число обязательных признаков крестьянских войн необходимо включать не просто "царистские иллюзии", веру в "хорошего" царя, а именно поддержку ("бесхитростную") самозванца.

     Поскольку настоящий (с точки зрения масс) царь должен был опираться на казаков, то для возникновения крестьянской войны требовалось ещё одно условие. Чтобы самозванец был принят казаками как "законный государь", поддержан силой их оружия, ему необходимо было встретиться с ними тогда, когда недовольство казаков их жизнью было наибольшим. Крестьянская война вспыхивала лишь при появлении самозванца в момент синхронного обострения недовольства среди казаков и крестьян.

     Идейно-психологической почвой, на которой то и дело "вырастали" самозванцы-бунтари и на которой основана удивитель-

______________________________________________________________________________

ная активность обычно тяжёлых на подъём крестьян, была народная эсхатология, вера в приход Антихриста и скорый конец света. Постоянное психическое напряжение толкало людей на поиски пути личного спасения. В зависимости от склада личности, этот путь мог предстать как уход от мира – "царства зла", так и в виде стремления покончить со злом. В последнем случае индивиду требовалось определить себя как личности, что в условиях XVII–XVIII вв. было связано с выявлением в себе сакральных черт. Эта самосакрализация при сознании наступления "последних времен" и может объяснить огромное количество
самозванцев, претендующих не только на титул царя, но и святого, их веру в своё избранничество. Само стремление бороться со злом при наличии ряда условий осознавалось индивидом как мессианская функция.

     Спад эсхатологического накала в конце XVIII – первой половине XIX вв. не только сузил возможности для получения тем или иным самозванцем широкой поддержки, но и привёл к тому, что самозванцы больше не стремились к борьбе с социальным злом, вполне довольствуясь осуждением "греховного" мира и его неприятием.

     Глава 2.  Общее и особенное в социально-политических представлениях казаков и других участников народных движений в России XVII–XVIII вв.

     В первом параграфе идёт речь о типических чертах в представлениях повстанцев.

     В общественно-политических взглядах повстанцев условно выделяются два уровня – идеологический и "субидеологический". К последнему причисляются следующие идейно-психологические образования: 1) отношение к собственности и богатству, 2) понимание справедливости и законности, 3) понимание равенства и авторитета, особенности народного демократизма, 4) представления о "воле" и свободе, 5) установки и нормы поведения, особенности восприятия социальной информации.

     В область повстанческой идеологии включаются идейно-психологические феномены (взгляды, мнения, суждения, отношения, переживания), которые в той или иной мере выражают осознание восставшими своих интересов или связаны с этим осознанием,
делают его возможным. Имеются в виду цели, лозунги и планы восставших, степень их радикальности, отношение повстанцев

________________________________________________________________________________________

к врагам, союзникам, а также к себе, своим действиям и к движению, в котором они участвуют. Сюда же относятся религиозные взгляды, получившие по тем или иным причинам политическую окраску или звучание.

     Автор пришёл к выводу, что религиозно-царистские взгляды не только составляли ядро социально-политических представлений масс, но и определяли их ценностные ориентации. При этом для трудящихся XVII–XVIII вв. важно было не просто находиться в подданстве у великого государя, а служить ему, видеть себя состоящими у него на службе. Народные массы многого ждали от монарха, но при этом считали, что удовлетворение их чаяний
наиболее реально в виде ответного шага со стороны царя за их заслуги перед ним. Участие в антифеодальных выступлениях под царистскими лозунгами, с точки зрения трудящихся, было одной из таких заслуг.

     В п