О. Г. УСЕНКО

ДИАЛЕКТИКА МОНАРХИЧЕСКОГО САМОЗВАНСТВА И САМОЗВАНЩИНЫ В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА*

     1. Предмет исследования – массовые установки и представления, которые, с одной стороны, направляли поведение психически нормальных самозванцев монархического толка, являвшихся российскими подданными и действовавших на территории России в 1762–1800 гг., а с другой стороны, обуславливали реакцию людей, у которых самозванцы искали поддержки. Цель исследования – выявить стереотипные представления о носителе монаршего статуса, во-первых, служившие критериями, с помощью которых в массовом сознании различались «настоящие» и «ложные» претенденты на трон, а во-вторых, помогавшие самозванцам доказывать обоснованность их притязаний не только окружающим, но и самим себе, поскольку обнаружение и/или формирование ими у себя соответствующих личностных черт способно  было изменить их самооценку, облегчить самоотождествление с изображаемым персонажем.

     2. Концептуальную базу исследования составляют: 1) вывод К. В. Чистова, что в

народном сознании хранились некие «правила игры», от степени соблюдения которых во многом зависела судьба самозванца и успех его предприятия1; 2) идея Б. А. Успенского и  Ю. М. Лотмана относительно того, что в сознании самозванцев происходил особый процесс – «мифологическое отождествление» (я предпочитаю термин «ложная самоидентификация»)2; 3) различение понятий «самозванство», «самозванщина» и «самозванчество».

     Под «самозванством» разумеются мысли, чувства и действия индивида, решившего выдавать себя за носителя другого имени и/или за обладателя нового статуса, факторы, влиявшие на его поведение и самооценку, а также особенности его самовосприятия. Самозванство начинается тогда, когда у человека появляется идея о смене привычного статуса, а кончается в момент его публичного саморазоблачения. Однако самозванцем в полном смысле слова индивид становится лишь после того, как прилюдно заявит о своём новом качестве.

     После этого рождается и «самозванщина», если претенденту на обладание новым статусом удалось привлечь на свою сторону хотя бы одного человека. Данным термином описываются общественная реакция на появление самозванца и его взаимоотношения с людьми. Самозванщина сходит на нет, когда от самозванца отворачивается последний сподвижник.

     Вполне может быть самозванство без самозванщины, но не может быть самозванщины без самозванства. Что же до самозванчества, то в полном виде оно являет собой диалектическое единство двух указанных выше феноменов. Но если самозванец получает отказ в поддержке со стороны окружающих, сфера самозванчества сужается до рамок самозванства.

     3. Анализ источников позволяет говорить, как минимум, о шести чертах, наличие которых у самозванца, с одной стороны, помогало ему  привлекать к себе сторонников, а с другой стороны, способствовало его внутреннему отождествлению с изображаемым персонажем.

     Существовало поверье, что у «подлинного» монарха должны быть на теле «царские знаки». По своей инициативе или по настоянию окружающих такие «знаки» показывали Н. Колченко («Пётр III», 1764)3, Г. Кремнев («Пётр III», 1765)4, Ф. Богомолов-Казин («Пётр III», 1772)5, И. Мосякин («Пётр III», 1774)6, Пугачёв («Пётр III», 1772)7, Д. Попович («Пётр III», 1783)8.

     Вымышленной (развёрнутой или краткой) биографией, составленной на основе слухов, домыслов и реальных фактов из своей жизни, подтверждали свою «истинность» И. Семилеткин-Евдокимов («Пётр II», 1762)9, Н. Колченко10, Г. Кремнев11, П. Чернышов («Пётр III», 1765) 12, И. Опочинин («сын Елизаветы Петровны», 1768–1769)13, А. Краснощёкова («сестра Пётра III», 1769)14, Е. Пугачёв15, Н. Кретов («Пётр III», 1773)16, И. Мосякин17, И. Андреев («Пётр III», ок. 1774)18, М. Ханин («Пётр III», ок. 1778)19, Д. Попович20, П. Середенко («цесаревна Елена Павловна», 1796)21. В. Бунин («Пётр III», 1787) и К. Селиванов («Пётр III», ок. 1781) сами о своём «императорском» прошлом почти не говорили: за Бунина это делала М. Тюменева («двоюродная сестра Петра III»)22, а за Селиванова – другие скопцы23.

     Фактором убеждения себя и других могло служить мнение (даже случайное) о сходстве индивида с тем или иным правителем. Об этом свидетельствуют судьбы А. Заварзиной («Государыни», 1768)24, Е. Пугачёва25, М. Ханина26, К. Селиванова27, В. Бунина28, С. Петерикова («Петра III», 1796)29. После «объявления» участь самозванца зависела от реакции авторитетных лиц – людей, ранее видевших его реального прототипа, или же управителей, богатеев, стариков и т. д. Ссылками на авторитетное

мнение подкрепляли свои притязания (и для себя, и для окружающих) А. Асланбеков («Пётр III», 1764)30, Г. Кремнев31, И. Опочинин32, Ф. Богомолов33, Е. Пугачёв34, И. Андреев35, К. Селиванов36, Д. Попович37, В. Бунин38.

     Если самозванец обретал богатство, обзаводился пышными хоромами, свитой и множеством сторонников, это тоже могло восприниматься (им самим и окружающими) как доказательство его «подлинности» (Е. Пугачёв, К. Селиванов)39.

     Наконец, атрибутом «истинного» претендента на трон, с точки зрения массового сознания,  была его грамотность. Не случайно И. Семилеткин40, М. Иванов («Пётр III», 1764)41, А. Асланбеков42, К. Борняков («цесаревич Александр Павлович», 1797)43, С. Петериков44, Б. Сочнев («цесаревич Александр Павлович», 1798)45 были вынуждены публично демонстрировать свои навыки чтения и письма. Те же, кто не умел читать и писать, пытались утаить это: И. Никифоров («Пётр III», 1777) выдавал обрывки документов за написанное лично им46, а И. Мосякин и Г. Зайцев («царевич Павел Петрович», 1783) чертили на бумаге каракули47.