… доктрины, буржуазный по своему характеру, в то же самое время удовлетворял и потребности широких народных масс, получивших идейное обоснование для своих стремлений и чаяний – идеологию, полностью соответствующую уровню их развития.

      Во-вторых, решая вопрос о том, была ли идеология у народных масс в эпоху феодализма, нужно учитывать и то, насколько лозунги и требования участников народных выступлений соответствовали объективным задачам эпохи. Сообразно с этим нельзя упрекать трудящихся в России XVII–XVIII вв. за то, что они не осознали необходимости изменить общественный строй. Ведь задача ликвидации феодализма как системы могла родиться (и родилась) только в условиях его кризиса, когда в его недрах уже сложился капиталистический уклад (в России это первая половина XIX в.).

      В-третьих, следует учитывать и “стиль мышления” изучаемой эпохи, менталитет людей того времени. Необходимо представлять, насколько полно и удачно народные массы использовали объективно обусловленные (данные временем) возможности для самостоятельного анализа общественной жизни, для выработки радикальных лозунгов; каковы были (если, конечно, были) эти самые возможности, в какой степени характер мышления и уровень образованности трудящихся позволял им воспринять передовые учения (если таковое знакомство имело место), насколько требования и лозунги участников народных выступлений соответствовали тому мыслительному материалу, который предоставила им эпоха.

 

устной культуры: легковерие, веру на слово; огромную роль слухов; ритуальность и символизм; ориентацию на обычай, вечный порядок; большую роль предсказаний и гаданий; невнимание к причинно-следственным связям, к ходу времени и истории; перенос выбора поведения из индивидуального сознания во внеличностную сферу, сферу коллективного опыта (Гуревич, 1981. С. 22–29, 32, 40; Лотман, 1987. С. 4–10).

      С “устностью” средневековой культуры “низов” связана такая черта их менталитета, как традиционность. Она проявляется в отсутствии понятий “развитие” и “идеал” (в современном их значении). Функцию идеалов выполняют экспектации (исходящие от окружающих ожидания-требования, образцы подобающего поведения), основанные на коллективном опыте (СП. С. 200; Мирошниченко, 1976. С. 95). Новое, чтобы не вызывать осуждения, должно представать в образе старого. Познание осуществляется через отождествление полученной информации с прежде усвоенной и проверенной,  т. е. как узнавание. Подлинность события удостоверяется соответствием его традициям, коллективному опыту, а также наличием аналогии в сакральных текстах или преданиях (Гуревич, 1984. С. 135; Гуревич, 1981. С. 22, 32, 207; Очерки. С. 14–15). Соответственно  достоверные знания ограничены и локальны. Традиционное мышление не знает силлогизмов, поскольку признаёт критерием истины единственно конкретный практический опыт. При этом все абстракции предстают в конкретном, наглядно-образном виде (Лурия. С. 52–60; Гуревич, 1984. С. 96, 103, 113, 151, 205; Клибанов, 1973. С. 80; Щапов, 1867. № 11. С. 157).

      Кроме того, средневековое сознание характеризуется ориентацией на сакральное, потустороннее, оборотной стороной чего является известное пренебрежение к земному и практическому, к экономической деятельности. Важность хозяйственных занятий сознаётся, но в системе жизненных ориентиров и ценностей они не занимают главного места. Труд предстаёт необходимостью, определённой Богом для низших слоев общества. Целью трудовой деятельности является лишь воспроизводство непосредственной жизни и “душевная польза” (СП. С. 239; Гуревич, 1984. С. 228; Кон. С. 152; Чёрная, 1980. С. 20).

 

С. 22, 97, 119, 158, 213, 296; Мирошниченко, 1976. С. 93, 97; Чёрная, 1980. С. 18).  Человеческий ум должен был направляться на “угождение Богу”, на постижение Бога путём изучения Божественного писания, что практически приравнивало разум к вере и снимало вопрос о каком-либо развитии познавательных способностей человека (Чёрная, 1990. С. 194).

      Далее, для средневековья вообще и для народного сознания в России XVII–XVIII вв. в частности характерно превалирование эмоционально-чувственной сферы над рассудочной, несдержанность эмоций и повышенная внушаемость (СП. С. 60; Анцыферова. С. 81–82; Гуревич, 1984. С. 294).

      Наконец, носитель средневекового типа сознания не похож на индивидуалиста нового и новейшего времени своими личностными характеристиками. В России XVII–XVIII вв. представитель социальных “низов” представал “соборной” личностью. Он осознавал себя только в группе, благодаря чувству принадлежности к ней и через противопоставление её другим социальным группам. Индивид выступал носителем определённой социальной функции и воспринимался лишь в качестве такового. Его жизненный путь был “запрограммирован” заранее принадлежностью к тому или иному сословию, социальному коллективу, зависел от групповых норм и традиций. Естественно поэтому, что в своей деятельности человек ориентировался больше на оценку со стороны, нежели на собственную самооценку (Гуревич, 1984. С. 144, 215; Клибанов, 1973, С. 82; Мирошниченко, 1976. С. 98; Чёрная, 1980. С. 18–19).

      Внешность человека воспринималась как символический знак его сущности, а обычаи, обряды – как священные устои общественного порядка. Изменить внешность, поведение значило или изменить социальный статус (претендовать на подобное изменение), или выступить против законов общества, а стало быть, и против Бога, если, конечно, перемена облика и поведения не санкционирована свыше (Робинсон. С. 353–354; Очерки. С. 5–7; Чёрная, 1980. С. 18; Соловьёв. Кн. 5. С. 340–341). Авторитет личности определялся не столько её заслугами, сколько полномочиями, полученными свыше – от “мира”, царя или Бога (ИКЕ. Т. 3. С. 531–532; Плюханова, 1982. С. 190–192).

 

характеристики сознания трудящихся в России. И всё же, думается, наши выкладки верны – менталитет русского народа в XVII–XVIII вв. действительно принадлежал к средневековому типу. А это значит, что лозунги и стремления участников движений социального протеста в России XVII–XVIII вв. полностью соответствовали объективным условиям интеллектуального развития народа. Планы и воззвания восставших лишь кажутся примитивными, такими они воспринимаются лишь с позиций сегодняшнего дня. Стремление отменить крепостное право и улучшить, исправить феодальную систему (при её сохранении) было тем максимумом, до которого только и могли подняться народные массы при их уровне мышления и образованности.

      Итак, мы утверждаем, что у трудящихся России в XVII–XVIII вв. идеология была. Но она имела качественно иную, отличную от современной форму. Народная идеология того времени не претендовала на научность, логичность и стройность, на то, чтобы служить программой (в современном понимании этого слова) политической борьбы “низов” за их интересы. Она не имела специфического понятийного аппарата, строилась на иных мировоззренческих посылках, нежели идеология нашего времени. Идеология трудящихся в России XVII–XVIII вв. была более аморфной и приземлённой, во многом ложной. Однако всё это говорит не об отсутствии народной идеологии, но о её специфике.

      Мы предпочитаем функциональное определение идеологии, разумея под ней совокупность явно выраженных и осознаваемых представлений, идей, теорий, которые используются каким-либо классом или сословием в его политической борьбе и выражают в той или иной мере его интересы. Из определения следует, что идеология наличествует лишь в тех проявлениях социального протеста, которые с полным правом можно отнести к сфере сознательной политической борьбы, а кроме того, были характерны для всех слоёв трудового населения. В России XVII–XVIII вв. такими проявлениями социального протеста были только восстания и крестьянские войны. Что же до волнений, бунтов, челобитий и прочего, то их идейно-психологической основой были социально-политические представления другого, более низкого уровня. Однако нельзя эти уровни разделять и противопоставлять как нечто несовместимое.

 

стереотипы восприятия и поведения, которые лишь косвенным образом помогают людям осознавать свои потребности в виде интересов, но всё же связаны с этим осознанием, делают его возможным.

      Системный подход и принцип историзма подталкивают к тому, чтобы при изучении движений социального протеста использовались данные таких наук, как фольклористика, историческая психология и культурная антропология. Применение междисциплинарного подхода позволяет лучше понять внутреннюю логику и скрытые механизмы поведения восставших, помогает взглянуть на события прошлого глазами их современников и участников.

 

      Таким образом, воссоздание конкретной фактической истории народных выступлений – не самоцель, а лишь средство, средство для нового, более глубокого осмысления прошлого, понимания жизненных проблем людей давно ушедшей эпохи.

      Предметом исследования в спецкурсе будут далеко не все формы социального протеста в России XVII–XVIII вв. Для нас главный интерес представляют массовые, коллективные выступления, в которых принимали участие сотни и тысячи людей.

      Задачи, которые мы перед собой поставили, таковы:

   1) в сознании русских людей – участников народных выступлений XVII–XVIII вв. выявить как общие, типические черты, так и специфические, характерные лишь для определённых слоёв трудового населения,

   2) исследовать передаточные механизмы между причинами социального протеста – объективными социально-экономическими процессами – и сознанием трудящихся, их поведением во время массовых выступлений, т. е. изучить глубинные социокультурные факторы возникновения народных выступлений в России XVII–XVIII вв. и закономерности развития последних.

      Все проявления социального протеста, на примере которых будут решаться поставленные задачи, можно разбить на 4 группы: 1) массовые выступления “светского” характера, 2) движения под религиозными лозунгами, 3) самозванчество, 4) крестьянские войны.

 

характеризовать особенности этих выступлений в самых различных слоях трудового населения.

      На наш взгляд, подобным требованиям отвечает следующий перечень.

            А. Движения “светского” характера

      1. Городские выступления: а) восстания 1648–1650 гг.; б) “медный бунт” 1662 г.; в) восстание в Астрахани 1705–1706 гг.

2. Стрелецкие выступления: а) восстание в Москве 1682 г.; б) выступление московских стрельцов 1696 г.

3. Выступления казаков: а) движение “вольного казачества” в Центральной России 1615–1618 гг.; б) выступления городовых казаков 1648 г.; в) волнения на Дону в 1698 г.; г) восстание под предводительством К. Булавина (1707–1709 гг.); д) “Тарский бунт” 1722 г.; е) выступления донских и яицких казаков    1772 г.

4. Крестьянские выступления: а) волнения и бунт посессионных крестьян деревни Маскиной Темниковского уезда (1727–1731 гг.); б) выступление крестьян вотчины графа Бестужева в Псковском уезде (1743 г.); в) движения на землях Железноборовского монастыря в Галицком уезде (1685–1700 гг.) и на землях Ново-Спасского монастыря в Воронежской губернии (1753–1757 гг.); г) массовые побеги первой трети XVIII в.

5. Выступления работных людей: а) волнение на Московском суконном дворе в 1737 г.; б) движение работных людей и мастеровых на заводах князя Репнина в 1755–1761 гг.

     Б. Движения под религиозными лозунгами

1. “Чумные бунты” в Москве 1654 и 1771 г.

2. Движение “раскола”: а) “капитоновщина”, б) “староверие” – деятельность т. н. “расколоучителей”, “Соловецкое сидение”, выступление раскольников летом 1682 г. в Москве, восстание на Дону в 80-х гг. XVII в., массовые самоуморения, “Тарский бунт” 1722 г.; в) раннее сектантство.

            В. Самозванчество

1. Движения в поддержку самозванцев-“мессий” и лжесвятых.

2. Выступления во главе с претендентами на царский трон.

 

войны, взаимопроникали, тесно переплетались между собой. Впрочем, главное не в этом – выборка всё-таки помогла очертить границы исследования. Теперь пора перейти к разговору об источниках и литературе, необходимых для нашей работы.

 

      Хотя в спецкурсе используются и архивные материалы, большей частью мы всё же будем опираться на опубликованные источники. Кроме того, нужно оговориться, что в ряде случаев мы будем использовать в качестве источника литературу, т. е. подкреплять свои умозаключения цитатами из источников и фактическими данными, взятыми в том или ином исследовании. При отсутствии доступа к необходимым документам такой подход вполне возможен, если, конечно, им не злоупотреблять.

      Документы и материалы по истории совместных выступлений стрельцов и посадских людей опубликованы в следующих сборниках: 1) Городские восстания в Московском государстве XVII в. М.; Л., 1936 (здесь собраны источники, повествующие о событиях 1648 г. в Москве, Козлове и Курске); 2) Восстание 1662 г. в Москве. М., 1964; 3) Восстание в Москве 1682 года. М., 1976. Что же касается восстаний в Новгороде и Пскове, а также в Астрахани, то, к сожалению, источники о них большей частью не опубликованы. Посему нельзя не обратиться к работам М. Н. Тихомирова (Классовая борьба в России XVII века. М., 1969) и Н. Б. Голиковой (Астраханское восстание 1705–1706 гг. М., 1975).

      История “чисто” стрелецких выступлений (из числа тех, что попали в поле нашего зрения) нашла отражение в таких публикациях, как “Восстание московских стрельцов: 1698 год (Материалы следственного дела)” (М., 1980) и монография В. И. Буганова “Московские восстания конца XVII века” (М., 1969).

      Опубликованных источников по истории казацких выступлений, имевших место в России XVII–XVIII вв., не очень много. Внимание публикаторов обращалось прежде всего на восстание под руководством К.А. Булавина. Львиная доля документов попала в сборник, изданный Историко-археографическим институтом АН СССР под названием “Булавинское восстание (1707–1708 гг.)” (М., 1935). Ряд материалов об этом восстании был напечатан в “Письмах и бумагах Петра Великого” (СПб. – Пг. – М.; Л., 1912–1951. Т. 6–8), “Материалах по истории СССР” (М., 1957. Вып. 5), а также в журнале “Исторический архив” (1960. № 6).

 

отмечены лишь волнения на Дону в 1698 г. и события в городе Тара 1722 г. О волнениях донских казаков рассказывают следственные материалы, опубликованные М. М. Богословским (Пётр I: Материалы для биографии. М., 1945. Т. 3). По истории же “Тарского бунта” нам известна только одна публикация. Речь идёт о сочинении известного старообрядческого писателя Семёна Денисова, изданном А. И. Мальцевым в сборнике “Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода” (Новосибирск, 1982). Естественно, этого мало, поэтому дополнением служит работа Н. Н. Покровского “Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в.” (Новосибирск, 1974).

      Кстати, публикация А. И. Мальцева и монография Н. Н. Покровского незаменимы и при изучении такого движения, как “раскол”, поскольку в них содержатся сведения о самосожжениях “староверов” – т. н. “Елунской гари” 1722 г.

      Большую помощь в изучении казацкой психологии могут оказать
произведения фольклора, бытовавшие на Дону в XVII–XVIII вв. Мы используем следующие публикации: 1) Исторические песни XIII–XVI вв. М.; Л., 1960; 2) Исторические песни XVII века. М.; Л., 1966; 3) Исторические песни XVIII века. Л., 1971; 4) Ермак легендарный: Донские песни и предания. Ростов н/Д., 1987; 5) Тумилевич Ф. В. Песни казаков-некрасовцев. Ростов н/Д., 1947; 6) Тумилевич Ф. В. Сказки и предания казаков-некрасовцев. Ростов н/Д., 1961; 7) Тумилевич Ф. В., Полторацкая М. А. Фольклор Дона. Ростов н/Д., 1941. Сб. 2; 8) Савельев А. М. Сборник донских народных песен. СПб., 1866; 9) Пивоваров А. Донские казачьи песни. Новочеркасск, 1885; 10) Листопадов А. М. Донские былины. Ростов н/Д., 1945; 11) Былины в записях и пересказах XVII–XVIII веков. М.; Л., 1960.

      Богатый фактический материал (и пока единственно доступный) о движении “вольного казачества” Центральной России в 1615–1618 гг. содержат работы А. Л. Станиславского: 1) Казацкое движение 1615–1618 годов // Вопр. ист. 1980. № 1; 2) Гражданская война в России XVII в.: Казачество на переломе истории. М., 1990.

 

казаков в “украинных” городах – Козлове, Челнавске, Талецком остроге, Воронеже, Бобрике, Карпове.

      Наконец, выступления донских и яицких казаков 1772 г. описаны в работах А. П. Пронштейна “Земля Донская в XVIII веке” (Ростов н/Д., 1961), И. Г. Рознера “Яик перед бурей" (М., 1966) и В. В. Мавродина: 1) “Крестьянская война в России в 1773–1775 годах: Восстание Пугачёва” (Л., 1961. Т. 1); 2) “Классовая борьба и общественно-политическая мысль в России в XVIII в. (1725–1773 гг.)” (Л., 1964).

      Исследование В. В. Мавродина 1964 г. (кстати, переизданное в 1988 г. в его книге “Рождение новой России”) может служить источником фактических сведений и по истории выступлений крестьян и работных людей. Интересующий нас материал содержится также в статье Н. А. Горской, повествующей о движении крестьян Железноборовского монастыря (Тенденции классовой борьбы крестьян в конце XVII в. // Вопр. ист. 1981. № 9), и в монографии Н. В. Козловой (Побеги крестьян в России в первой трети XVIII века. М., 1983).

     Перейдём теперь к движениям под религиозными лозунгами. Источники, рассказывающие о московских “чумных бунтах”, опять-таки не опубликованы. Поэтому позволительно обратиться к литературе. Основные сведения о событиях 1654 г. даёт С. М. Соловьёв (История России с древнейших времён. М., 1961. Кн. 5), а также В. С. Румянцева (“Чумной бунт” 1654 г. в Москве // Вопр. ист. 1980. № 5; Народное антицерковное движение в России в XVII веке. М., 1986).

     История выступления 1771 г. нашла отражение в следующих работах: 1) Самсонов А. М. Антифеодальные народные восстания в России и церковь. М., 1955; 2) Алефиренко П. Чумный бунт в Москве в 1771 г. // Вопр. ист. 1947. № 4.

      Для общего знакомства с историей “раскола” вполне подойдёт исследование Н. М. Никольского “История русской церкви” (М., 1983; 1985). Однако многие важные события там описаны очень кратко, а некоторые вообще отсутствуют. Например, автор не включил в свою книгу сведения по истории “капитоновщины”. Между тем есть все основания полагать, что именно с “капитоновщины”, а не с реформ патриарха Никона, начался т. н. “раскол русской церкви”.

     Опубликованных источников по движению “капитонов” очень мало, к тому  же они труднодоступны. Соответственно главным подспорьем для нас станут статья В. С. Шульгина “"Капитоновщина" и её место в расколе XVII в.” (Ист. СССР. 1969. № 4) и уже знакомая нам работа В. С. Румянцевой “Народное антицерковное движение в

 

России в XVII веке” (М., 1986).

     Работа В. С. Румянцевой может служить путеводителем и при изучении истории раннего “староверия” (“старообрядства”). Но, говоря об этой теме, следует отметить вот что. Большинство источников по движению “раскола” (как опубликованных, так и архивных) рассказывает о “староверии” – наиболее мощном и массовом течении в раскольническом движении. Потому и укрепился ошибочный взгляд, что старообрядчество и “раскол” суть одно и то же. На самом же деле в XVII и XVIII столетиях понятием “раскол” объединяли всю совокупность массовых выступлений и течений общественной мысли, оппозиционных в той или иной мере официальной церкви и её доктрине (Мельников. С. 218; Румянцева, 1986. С. 3).

     Таким образом, нельзя видеть в “расколе” единое движение – единое по составу участников, организации и лозунгам. Если же мы все-таки употребляем обороты типа “движение раскола”, “раскольническое движение”, то нам при этом следует помнить об условности такого словоупотребления.

     Источники, представляющие “староверие” прежде всего как течение общественной мысли, собраны в следующих публикациях: 1) Материалы для истории раскола за первое время его существования. М., 1875–1894. Т. 1–9 (сост. Н. И. Субботин); 2) Памятники первых лет русского старообрядчества. Вып. 1–2 // Летопись занятий имп. Археографической комиссии. СПб., 1912. Т. 24; 1914. Т. 26; 3) Памятники истории старообрядчества XVII века // Русская историческая библиотека. Л., 1927. Т. 39; 4) Пустозёрская проза. М., 1989; 5) “Житие” протопопа Аввакума и другие его сочинения (разл. издания).

     Существует группа источников, в которых деятельность т. н. “расколоучителей” (идеологов “староверия”) отражена слабо, зато они ценны тем, что представляют старообрядчество как массовое, по сути своей народное движение протеста. Можно указать такие публикации: 1) Судные процессы XVII– XVIII вв. по делам церкви // Чтения в имп. Обществе истории и древностей Российских. 1882. Кн. 3; 2) Есипов Г. В. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861–1863. Т. 1–5; 3) Баскин И. П. Раскольничьи легенды о Петре Великом // Исторический вестник. 1903, май. С. 513–548; 4) Документы Разрядного, Посольского, Новгородского и Тайного приказов о раскольниках в городах России: 1654–1684 гг. М., 1990.

     Из моря литературы, посвящённой старообрядчеству, укажем лишь наиболее серьезные и богатые фактическим материалом

 

исследования. К таковым относятся капитальный труд А. П. Щапова “Русский раскол старообрядства...” (2-е изд. Казань, 1859) и две работы П. С. Смирнова: “Внутренние вопросы в расколе в XVII в.” (СПб., 1898);  “Споры и разделения в русском расколе в первой четверти XVIII века” (СПб., 1909).

     Документы по истории “Соловецкого бунта” содержатся в “Актах
исторических, собранных и изданных Археографическою комиссиею” (СПб., 1842. Т. 4), а также в 3-м томе уже упомянутых “Материалов для истории раскола...”. Основными же исследованиями по данной теме являются: 1) Сырцов И. Я. Возмущение соловецких монахов-старообрядцев в XVII в. Кострома, 1888; 2) Савич А. А. Соловецкая вотчина XV–XVII вв. Пермь, 1927; 3) Борисов А. М. Хозяйство Соловецкого монастыря и борьба крестьян с северными монастырями в XVI–XVII вв. Петрозаводск, 1966;  4) Чумичева О. В. Страницы истории Соловецкого восстания (1666-1676 гг.) // Ист. СССР. 1990. № 1.

     Историю “раскольнического мятежа” летом 1682 г. помогают восстановить следующие источники: 1) Романов С. История о вере и челобитная о стрельцах // Летописи русской литературы и древности. М., 1863. Т. 5; 2) Медведев С. Созерцание краткое лет 7190, 7191, 7192, в них же что содеяся во гражданстве // Чтения в имп. Об–ве истории и древностей Российских. 1894. Кн. 4; 3) Румянцев И. И. Никита Константинов Добрынин (Пустосвят). Сергиев Посад, 1916. Приложения.

     Помимо И. И. Румянцева, историю раскольнического выступления летом 1682 г. освещают в своих работах С. М. Соловьёв (История России с древнейших времен. М., 1962. Кн. 7), В. И. Буганов (Московские восстания конца XVII века, М., 1969) и О. Г. Усенко (Стрельцы и раскольники летом 1682 г. // Вестник Московского ун–та: Серия № 8: История. 1990. № 2).

     О волнениях и восстании раскольников на Дону в 80-х гг. XVII в. рассказывают материалы, опубликованные в 12-м томе “Дополнений к Актам Историческим” (СПб., 1872), а также фундаментальное исследование В. Г. Дружинина “Раскол на Дону в конце XVII века” (СПб., 1889).

     Наиболее доступным источником, повествующим о массовых самоуморениях, является полемическое сочинение инока Евфросина “Отразительное писание о новоизобретённом пути самоубийственных смертей”, написанное им в 1691 г. и опубликованное Х. Лопарёвым 200 лет спустя (Памятники древней письменности. СПб., 1895. Т. 108). Что касается литературы, то интерес историков вызывали

 

прежде всего “гари” – массовые самосожжения. Среди работ, им посвящённых, следует выделить две: 1) Сапожников Д. И. Самосожжение в русском расколе (Со второй половили XVII в. до конца XVIII). М., 1891; 2) Смирнов П. С. Внутренние вопросы в расколе в XVII веке. СПб., 1898.

     Эта же работа П. С. Смирнова, наряду с исследованием В. С. Румянцевой 1986 г., содержит важные сведения о генезисе и первоначальной история сектантского направления в “расколе”. История сектантства не только в XVII, но и в XVIII столетии рассматривается в работах А. И. Клибанова (К характеристике новых явлений в русской общественной мысли второй половины XVII – начала XVIII века // Ист. СССР. 1963. № 6; Народная социальная утопия в России: Период феодализма. М., 1977) и М. Б. Плюхановой (О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. // Художественный язык средневековья. М., 1982; О некоторых чертах народной эсхатологии в России XVII–XVIII веков // Уч. зап. Тартуского ун–та. 1985. Вып. 645).

     История первоначального сектантства теснейшим образом связана с движениями в поддержку самозванцев. Соответственно один и тот же фактический материал может использоваться иногда в двух направлениях,  особенно если речь идёт о самозванцах-“мессиях” или “святых”. К сожалению, о деятельности последних опубликованных источников почти нет. Пробел могут восполнить (правда, лишь частично) указанные выше работы Н. М. Никольского, В. С. Шульгина, В. С. Румянцевой, А. И. Клибанова и М. Б. Плюхановой. Вообще же, надо сказать, история самозванчества религиозной окраски ещё не написана, поскольку взоры исследователей обращались главным образом на самозваных царей и царевичей.

     Психологии людей, решивших объявить себя претендентами на царский трон, посвящены следующие работы: 1) Успенский Б. А. Царь и самозванец: Самозванчество в Россия как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. М., 1982; 2) Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987; 3) Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф – имя – культура // Уч. зап. Тартуского ун–та. 1973. Вып. 308.

     Социокультурные механизмы, обеспечивавшие самозваным “государям” народную поддержку, исследуются в работах К. В. Чистова (Русские народные социально-утопические легенды XVII–XIX вв. М., 1967), С. М. Троицкого (Самозванцы в России XVII–XVIII веков // Вопр.

 

истории. 1969. № 3) и К. В. Сивкова (Самозванчество в России в последней трети XVIII в. // Истор. записки. 1950. Т. 31).

     Львиная доля источников, рассказывающих о лжецарях и лжецаревичах, опубликована в сборниках документов и материалов по истории крестьянских войн в России.

     Говоря о войне начала XVII в.,  следует назвать сборник “Восстание И. Болотникова: документы и материалы” (М., 1959). Многое из него перепечатано в “Материалах по истории СССР: Для семинарских и практических занятий” (М., 1989. Вып. 3). Однако последняя публикация содержит и документы, не вошедшие в сборник 1959 г., – в частности, открытые позже. И все-таки большое количество документов по истории первой крестьянской войны в России ещё только ждут опубликования.

     В этом смысле второй крестьянской войне повезло. Фактически все источники по её истории напечатаны, причем компактно, в нескольких сборниках. Прежде всего следует назвать следующие издания: 1) Крестьянская война под предводительством Степана Разина. М., 1954–1976. Т. 1–4; 2) Записки иностранцев о восстании Степана Разина. Л., 1968; 3) Иностранные известия о восстании Степана Разина. Л., 1975. Интересные сведения о действиях восставших приводит в своих мемуарах Я. Я. Стрейс (Три путешествия. М., 1935).

     Изучение крестьянской войны 1773–1775 гг. также облегчается тем, что большинство посвящённых ей источников издано в нескольких сборниках: 1) Пугачёвщина. М.; Л., 1926–1931. Т. 1–3; 2) Восстание Емельяна Пугачёва: Сборник документов. Л., 1935; 3) Крестьянская война 1773–1775 гг. в России: Документы из собрания Государственного Исторического музея. М., 1973; 4) Документы ставки Е. И. Пугачёва, повстанческих властей и учреждений: 1773–1774 гг. М., 1975; 5) Сборник документов по истории СССР: Для семинарских и практических занятий. М., 1973. Ч. 5.

 

      Прежде чем перейти к анализу фактического материала, нужно сделать последнюю оговорку. В социально-политических представлениях участников народных выступлений мы выделяем два уровня: идеологический и “субидеологический”. К первому относятся: 1) повод высту… Продолжение »