О. Г. УСЕНКО

ПСИХОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНОГО ПРОТЕСТА В РОССИИ XVII–XVIII ВВ.

Пособие для учителей истории средней школы

Часть 1

Тверь, 1994

Лекция 1. ВВОДНАЯ (ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ, МЕТОДОЛОГИЯ, ЗАДАЧИ ИССЛЕДОВАНИЯ, ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ)

      Спецкурс посвящён спорным и нерешённым вопросам истории народных выступлений в России XVII–XVIII вв. Речь пойдёт прежде всего о выступлениях русского населения, а также о тех интернациональных движениях, главными участниками которых были представители русского народа.

      В его истории XVII и XVIII века оказались переломным этапом. Это был период оформления и расцвета крепостнической системы, период утверждения абсолютизма и подчинения церкви государству, период генезиса капиталистических отношений и перехода России от средневековья к Новому времени. Уже исходя из этого можно составить представление об актуальности темы.

      Действительно, без изучения истории народных выступлений XVII–XVIII вв. трудно рассчитывать на успешное решение таких важнейших проблем, как эволюция государственного строя России, внутренняя политика самодержавия в данный период, невозможно абстрагироваться от выступлений народных масс и тем исследователям, которые изучают историю православной церкви – историю, куда XVII и XVIII века вписали интереснейшую главу под названием “Раскол”. Помимо этого, изучение массовых движений социального протеста помогает понять специфику российского общества XVII–XVIII вв., законы его развития как целостной системы.

России вообще, а также отдельных его слоёв и категорий.

      Однако, в конце концов, изучение социального протеста важно и само по себе. Во-первых, это самостоятельное направление в исторической науке, столь же равноправное, как и все другие. Во-вторых, данное направление поднимает тот пласт нашего прошлого, степень изученности которого оставляет желать лучшего. Речь идёт о “народной истории” – об истории, творимой самими трудящимися в состоянии и ощущении полной свободы. Большинство выступлений социального протеста в России XVII–XVIII вв. вспыхивало и развивалось по сценарию, созданному народным сознанием, и в ходе их трудящиеся массы выступали уже не объектом, а субъектом политики, пусть на время, но вершителями судеб России.

      История социального протеста как целостная и самостоятельная проблема впервые была поставлена и стала активно изучаться после 1917 года. Причиной тому были как цензурные рогатки, препятствовавшие публикациям на эту тему до революции, так и то обстоятельство, что господствующим направлением в русской исторической науке XIX – начала XX в. была т. н. “государственная школа”. Подавляющее большинство историков того времени усматривало в развитии феодального государства главным образом прогрессивные черты. Соответственно народные выступления протеста получали чаще всего негативную оценку. Они представлялись вспышками анархии, проявлениями невежества и отсталости народа.

      Смена общественного строя в стране привела к переоценке народных выступлений против феодального гнета. “Смена вех” была также связана с формированием в 20–30-х гг. т. н. “марксистской методологии”, одним из догматов которой был классовый подход и связанная с ним апология “классовой борьбы”. Аксиомой стали известные слова из “Манифеста Коммунистической партии” о том, что “история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 424).

как средства решения общественных проблем. Насильственные (“революционные”) действия преподносились в качестве наиболее эффективных инструментов строительства “светлого будущего”. А поскольку в советском обществе все проявления социального протеста, напротив, подавлялись, то вступал в действие психологический закон “замещения” – и то, что невозможно было в настоящем, многие искали и находили в прошлом. Таким образом, для одних исследователей восхваление участников народных восстаний было выполнением социального заказа, для других – психологической компенсацией того чувства бессилия, которое их не покидало.

      Современное российское общество постепенно избавляется от идеологических пут предшествующего времени. Наступила пора и для переоценки советского исторического наследия. В полной мере это относится к историографии народных выступлений, в том числе и выступлений в России XVII–XVIII вв.

      Прежде всего выглядит некорректным обозначение всех народных выступлений эпохи феодализма термином “классовая борьба”. Во-первых, известны такие формы народного протеста, которые даже с натяжкой трудно назвать “борьбой” (в строгом смысле этого слова). Во-вторых, вызывает сомнения эпитет “классовая”. Даже если исходить из того определения классов, что дал В. И. Ленин в работе “Великий почин” (в советской историографии оно было главным), то окажется, что феодальное общество классов – как основных формообразующих элементов – не знало. Деление на классы стало первичным и явным только в условиях буржуазного общества. Что же касается феодального строя, то для него первичным и социально значимым было деление людей по их юридическому статусу – по сословиям. При этом, как известно, юридические перегородки мешали формированию классов и осознанию классовых противоречий.

      Некорректным выглядит эпитет и в выражении “антифеодальная борьба”. К чести советских историков далеко не все из них соглашались не обращать на это внимание. Так, Н. И. Павленко ещё в 1968 г. писал о том, что нельзя называть убийства помещиков, крестьянские побеги и восстания антифеодальной борьбой, поскольку такая борьба подразумевает ликвидацию феодализма как общественной системы. На самом же деле крестьяне выступали против отдельных феодалов – конкретных врагов; их борьба не выходила за рамки феодального строя, имея своей целью лишь обеспечение более благоприятных условий для ведения крестьянского хозяйства (Павленко, 1968. С. 106). Хотя вызывавший сомнение термин по-прежнему

активно употребляется, однако исследователи отдают себе отчёт в его условности и считают необходимым оговариваться, что под “антифеодальной направленностью” народных выступлений они понимают именно борьбу против конкретных феодалов и представителей царской администрации (см.: Очерки. С. 37). Что ж, скудость понятийного аппарата делает подобный подход вполне допустимым.

      К сожалению, советская историография не оставила нам в наследство разработанной и общепризнанной типологии социального протеста (“классификации форм классовой борьбы”). Поэтому, не вдаваясь в разбор существующих точек зрения, мы просто обобщим то, что уже наработано, и сформулируем своё собственное мнение на этот счёт.

      На теоретическом, абстрактном уровне все формы социального протеста можно разбить на 3 класса: 1) экономический протест, 2) политический, 3) идеологический. В свою очередь, внутри каждого из этих классов можно провести разбивку на типы, исходя из параметров: а) массовый протест – единичный, б) легальный – нелегальный, в) “светский” – религиозный, г) активный (насильственный) – пассивный (ненасильственный).

      Комбинация тех или иных параметров создаёт множество вариаций (видов) социального протеста. Так, примером массового нелегального религиозного протеста, выраженного средствами идеологии, будет коллективное самосожжение крестьян-“староверов”. В качестве примера массового нелегального религиозного протеста, но уже в сфере политики, подойдёт начальный период “Соловецкого сидения” 1668–1676 гг., когда монахи отказались принять “новопечатные” богослужебные книги и закрыли ворота Соловецкого монастыря перед царской администрацией. Впрочем, посылка войск для осады монастыря заставила монахов перейти от пассивного протеста к активному (см. лекции 3, 7).

      Хотя у данной типологии есть достоинства, условность её всё же очевидна. Прежде всего, она не слишком удобна для анализа конкретных, реальных форм социального протеста, ибо не учитывает уровня сознательности протестующих и степень опасности их действий для государства. Стало быть, нужно перейти к разговору о таких классифицирующих понятиях, как “движение”, “выступление”,  “волнение”, “мятеж”, “бунт”, “восстание”.

фигурируют “волнение”, “бунт” и “восстание” (см.: Мавродин, 1988. С. 236–266). Между тем правильнее было бы развести эти термины.
      “Движение” как историческое понятие обозначает деятельность некоторой совокупности людей, объединённых общими лозунгами, целями и стремлениями общественно-политического характера, причём неважно, входят ли эти люди в единую организацию или вообще не знают о существовании друг друга (ср.: “движение многостаночников”, “движение за мир”). Если участники движения связаны-таки узами единой организации или просто считают себя соратниками, то здесь уже речь идёт о выступлении (ср.: “выступление рабочих Путиловского завода”, “выступление крестьян-общинников”). “Движение” может быть растянуто во времени и в пространстве, “выступление” же всегда локально и ограничено жёсткими временными рамками.

      Термин “волнение” в исторической литературе определён лишь частично – применительно к выступлениям крестьян, Им обозначается неповиновение помещичьей или правительственной власти, представляющее “по юридическому существу своему нарушение целыми группами крестьян законов, регулирующих крепостные отношения” (Игнатович. С. 42). Данное определение требует уточнений и дополнений, ибо, хотя и применимо к волнениям “работных людей” (часто – тех же крестьян), однако его недостаточно для понимания волнений среди казаков и стрельцов. Для двух последних групп указанный термин будет включать не только отказ выполнять распоряжения властей и командиров, не только открытое проявление недовольства со стороны казаков или стрельцов, но также их готовность (психологическую и даже организационную) взяться за оружие.

      Вооружённая борьба против правящего слоя описывается в терминах “бунт”, “восстание”, “мятеж”. Последнее понятие чаще всего применяется к антиправительственным выступлениям каких-либо воинских формирований, в остальном же воспринимается как синоним двух других понятий. Между тем, на наш взгляд, “мятеж” может быть заменой только термину “восстание”.

порядка. Да, бунтующие тоже ведут массовую вооруженную борьбу (как и восставшие), однако для них эта борьба – нечто неожиданное, не запланированное заранее, к ней переходят под давлением властей, в ответ на карательные мероприятия, вызванные какой-то иной формой народного протеста. Чаще всего бунт был конечной фазой волнения, а гранью, отделяющей первое от второго, служило появление карательных войск и начало репрессий.

      От бунтов и восстаний следует отличать действия “разбойных партий”. Взять, например, крестьян. Официальные документы XVII–XVIII вв. “бунтом” именуют выступления крестьян какого-либо помещика против него самого, “разбоем” же – действия беглых крестьян, соединившихся в “партию” и выступавших против разных помещиков, да и не только против них, а вообще против тех, “кто деньги имеет”. Кроме того, разбойные отряды были, как правило, немногочисленными: от 20 до 70 человек. Но главное всё же вот в чём: “разбойный человек” никаких созидательных целей не ставил. Он даже не пытался создать какие-то новые отношения в деревне, учредить свою власть, освободить от крепостного гнёта определённую территорию. Он мстил, добивался мимолётных успехов и уходил, укрываясь в лесах и камышах, чтобы совершить новое нападение и вновь скрыться... (см.: Мавродин, 1988. С. 234–236).

      С точки зрения психологии, все проявления народного недовольства в период феодализма можно поделить на 3 категории: 1) социальная борьба (синоним с оговорками – антифеодальная борьба), 2) народное сопротивление, 3) социальный протест в узком смысле.

      “Социальная борьба” (термин не очень удачен, однако лучше, чем  “классовая борьба”) – всегда массовая, коллективная, преимущественно деструктивная по своей направленности, сознательная форма протеста (начинается по инициативе повстанцев). Её конкретные проявления – восстания и крестьянские войны.

      “Народное сопротивление” (термин Б. Ф. Поршнева) может быть индивидуальным или коллективным (например, побег), активным (бунт, убийство феодала, разбой) или пассивным (отказ от работы на господина). Но в любом случае оно является вынужденным шагом, ответной реакцией на действия противника, в руках которого инициатива. “Народное сопротивление” всегда локально, раздроблено, цель его участников – защита интересов своей социальной, группы, своего хозяйства, своей личности.

      Социальный протест в узком смысле подразумевает отказ

угнетённых от каких-либо действий, направленных на самовольное изменение существующего порядка вещей. В этом случае народное недовольство сублимируется, тратится на создание фольклорных произведений (прежде всего сатирического или утопического характера, а также посвящённых народным мстителям), на составление челобитных, исков и прошений с жалобами на конкретных представителей царской администрации и землевладельцев. Наконец, негативные эмоции могут получить “культурный” выход в виде роста религиозной экзальтации, усиления народного внимания к вопросам церковной жизни.

      В широком смысле термин “социальный протест” охватывает все проявления народного недовольства, охарактеризованные выше. Такая двойственность в понимании термина объясняется недостаточной разработанностью понятийного аппарата. Можно надеяться, что со временем положение выправится, и угроза путаницы будет снята. Но пока ещё терминология не устоялась, нужно постоянно оговаривать, что подразумевается под тем или иным словом, играющим роль понятия.

      Соответственно прежде чем идти дальше, необходимо пояснить, наконец, какой смысл мы вкладываем в понятия “народ” и “народные выступления”.

      К народу (трудовому населению, трудящимся) мы относим: податное население – крестьян, посадских людей, с XVIII в. – однодворцев; казаков (за исключением войсковых старшин); стрельцов и солдат; приходское духовенство и рядовое монашество (не выше игумена). Таким образом, народным массам противостоят привилегированные сословия (бояре и дворяне), владельцы поместий и вотчин (в том числе церковные иерархи, настоятели крупных монастырей), чиновники, обладающие правом решать судьбы людей лично, а также средний и высший командный состав вооружённых сил.

      Что же касается движений и выступлений социального протеста, имевших место в России XVII–XVIII вв., то народными будут считаться, очевидно, те, среди участников которых большинство составят представители всех или отдельных слоёв трудового населения.

      Долгое время в советской историографии господствовал схематизированный подход к анализу народных выступлений. Если речь шла о выступлениях под религиозными лозунгами, то они чаще всего объявлялись бесперспективными и даже реакционными (“религия – опиум народа”, – сформулировал К. Маркс). При изучении же выступлений “светского” характера исследователи часто пренебрегали

необходимой полнотой анализа.

      Вполне понятная в рамках марксистской методологии сосредоточенность исследователей на экономической подоплёке социального протеста часто оборачивалась огрублением исторической действительности, ибо приводила к тому, что взгляды восставших напрямую увязывались с их экономическим положением. При этом одни авторы обращали главное внимание на движущие силы и социальную базу движений, не придавая равного значения анализу лозунгов и стремлений их участников. Соответственно о направленности выступлений судили по тому, какие социальные силы в них участвуют.

      Другие исследователи, наоборот, за отправную точку анализа брали заявления и программные документы восставших, а уж затем, сообразно полученным выводам, определяли движущие силы и социальную базу движения.

      Схематизация истории народных выступлений в России XVII–XVIII вв. обусловливала такой недостаток советской историографии, как приверженность к событийной стороне явлений, описательность, оборотной стороной чего было невнимание к скрытым, глубинным механизмам социального протеста, коренящимся в психологии людей.
     Так, уделялось крайне мало внимания вопросу о поводах народных выступлений. Кроме того, анализ представлений и стремлений восставших часто сводился к изучению т. н. “повстанческой идеологии”. Причём в эту “идеологию” включались, как правило, только открыто сформулированные цели, лозунги и намерения восставших; она часто оказывалась произвольной конструкцией, соответствующей априорным представлениям исследователя. Более того, сами действия повстанцев рассматривались с точки зрения того, насколько в них реализовалась эта самая “идеология”.

      Другими словами, “идеологии” отводилась роль высшего уровня в сознании народных масс, главного руководителя их мыслей и поступков. Любые действия и высказывания восставших, не подпадающие, на взгляд исследователя, под проявления сформулированной им “идеологии”, либо объявлялись следствием классовой незрелости выступления, либо попросту игнорировались. Подобный подход был характерен и для тех исследователей, которые считали, что при феодализме сознание трудящихся не поднималось до уровня идеологии, замыкаясь в рамках “общественной психологии” (причём понимание последней опять-таки было часто произвольным).

      К числу недостатков предшествующей историографии следует отнести и то обстоятельство, что не были разработаны чёткие критерии,

на основании которых можно было бы определить хронологические и географические рамки движения, выделить этапы его развития. Очень часто исследователи, изучавшие одно и то же выступление, называли разные даты его зарождения и окончания, расходились в вопросе о его периодизации. Историографическая разноголосица в немалой степени вызвана и тем, что авторы по-разному понимали и те критерии, на основе которых тот или иной индивид (социальная группа) включается в число участников данного движения социального протеста.

      Для того  чтобы избежать указанных недостатков, необходимо изменить угол зрения на проблему. Прежде всего нужно отказаться от классового подхода, противопоставив ему принцип объективности. Данный принцип требует рассматривать общество как единый организм, где каждый элемент (социальный слой) необходим для нормального функционирования общественной системы в целом. Исходя из этого, не разумно вставать на точку зрения одного класса, одного социального института; исследователь должен занимать беспристрастную, “срединную” позицию.

      Большие перспективы исследователям сулит применение системного подхода. Каждое движение социального протеста в России XVII–XVIII вв. можно представить звеном в единой цепи народных выступлений того времени, т. е. элементом определённой системы. Сопоставление народных выступлений между собой, сравнение их по ряду параметров позволяет выделить как общие, типичные черты социального протеста в России XVII–XVIII вв., так и особенные – к примеру, отличия между выступлениями, основными участниками которых были представители разных социальных слоёв.

      Системный подход совершенно определённым образом заставляет подходить и к изучению истории отдельно взятого движения. Всякое выступление в общем виде можно представить как систему из трёх взаимосвязанных элементов: во-первых, это некая совокупность людей, объединённых общностью своих устремлений и поступков; во-вторых, это лозунги и планы действий, социально-политические представления участников движения; в-третьих, руководители (предводитель) выступления.

говорить лишь о том, что начался новый этап его развития. Движение продолжает существовать и после смены его руководства. Причём эта смена совсем не обязательно кладёт начало новому этапу в истории выступления. Для перехода в новое качество нужно, чтобы изменился либо состав участников, либо характер и набор лозунгов, либо то и другое вместе.

      Допустим теперь, что меняются лозунги и цели движения. Если они меняются кардинально, то следует говорить о перерождении выступления, о появлении нового движения на старой базе. Если же речь идёт лишь о корректировке лозунгов и целей (т.е. приоритеты остаются неизменными), то это служит указанием, что движение вступило в новый этап своего развития.

      Стало быть, конкретное выступление умирает в двух случаях:

1) когда меняются приоритеты в целях и устремлениях его участников, пусть даже состав последних остался прежним, 2) когда не остаётся больше людей, открыто провозглашающих главные лозунги данного движения и действующих сообща (вариант – замена лозунгов повлекла смену движущих сил выступления). Смерть лидера или перемены в руководстве могут положить конец выступлению только в том случае, если это сопряжено с каким-либо из двух вариантов или же с ними обоими.

      Системный подход помогает найти критерии и для определения географических рамок народных выступлений. Эта проблема актуальна прежде всего для исследователей тех движений, которые захватывали большие территории и представляли собой совокупность разрозненных вспышек протеста, зачастую отдалённых от очага движения и друг от друга не только в пространстве, но и во времени (типичный пример – крестьянские войны в России XVII–XVIII вв.).

      На наш взгляд, объединять разрозненные выступления рамками единого движения можно лишь тогда, когда они, во-первых, находятся в отношении “причина – следствие” (т. е. “центральное” восстание порождает выступления поддержки и развивается вместе с ними), а во-вторых, когда все участники данных выступлений считают себя соратниками, идут под общими лозунгами, выдвигают единые требования.

поскольку в нём содержится намек на некоторую заданность, неизменность данного движения, ход которого как бы не зависит от тех, кто некоторое время идёт с ним “по пути”. Очевидно, “попутчиков” следует всё же отнести к числу полноправных участников народных выступлений протеста.

      Но каковы же критерии участия в движении социального протеста? Они, на наш взгляд, следующие: 1) непосредственная включённость индивида в состав повстанческого войска или организацию восставших вообще, 2) ведение индивидом боевых действий в составе относительно автономной организации (отряда), но при подчинении повстанческому руководству или при поддержании с ним регулярной связи, 3) осознание индивидом (социальной группой) своих действий и планов как составной части данного движения – в условиях полной независимости от повстанческого руководства или же отдалённости от него (основного района восстания).

      С точки зрения системного подхода, нельзя ограничиваться изучением лишь идейной (рациональной) стороны повстанческого сознания и сосредоточивать внимание лишь на том, что открыто сформулировано восставшими, что получило вербальное (словесное) выражение. Человеческое сознание вообще представляет собой сплав мышления, переживания и деятельности. Соответственно исследователь социального протеста должен, помимо “идеологии”, анализировать эмоциональный и поведенческий аспекты сознания восставших.

      Особое внимание следует обращать на интерпретацию поступков людей, поскольку их публичные декларации и словесные намерения могут расходиться с их делами. К тому же в поведении людей проявляются подсознательные установки, мотивы, пристрастия, реализуются их переживания, эмоционально окрашенные представления о себе, своих врагах и союзниках и т.д.

      Современные исследователи в сознании участников народных выступлений выделяют политические, правовые, нравственные и религиозные представления. Однако такое деление весьма условно, ибо в средние века все эти взгляды были элементами целостного образования, внутри которого не было никаких граней, – “фольклорного сознания”. Они являли собой синкретическое единство, выражались часто в одних и тех же понятиях, которые за счет своей многозначности могли обслуживать совершенно различные (с нашей точки зрения) сферы сознания.

в движениях социального протеста и диктовали им поведение, направляли их деятельность в ходе выступлений, предлагается термин “социально-политические представления”. Внутри последних можно выделить относительно автономное образование, которое, несмотря на свой динамический (изменчивый) характер, всё же довольно устойчиво, благодаря чему выполняет функцию интегратора (объединителя) всех перечисленных выше взглядов, т. е. оказывается их ядром. Речь идёт об идеологии участников народных выступлений.

      В исторической литературе не оспаривается тезис о наличии социально-политических представлений у народных масс в эпоху феодализма. Но вопрос, была ли у них идеология, и если была, то что из себя представляла, остаётся спорным. Утверждения об отсутствии у трудящихся идеологии в период феодализма основаны на перенесении в прошлое современного понятия “идеология”. Под последней обычно понимается система взглядов, выражающая интересы определённого класса, программа его политической борьбы (Рахматуллин. С. 404; Милов. С. 48; Черепнин. С. 9; Гутнова. С. 24). Для сторонников данной точки зрения характерна уверенность, что идеология отличается рациональным и научным характером, что ей соответствует особая терминология (см. об этом: Буганов, 1974. С. 47–52).

      При решении данной проблемы важно последовательно соблюдать принцип историзма, который советует не подходить к явлениям прошлого с мерками современной эпохи, советует оценивать ушедшее с его собственных позиций, по критериям не нашей, а той эпохи.

      Во-первых, нужно учитывать исторический, преходящий характер форм идеологии, её изменчивость по мере общественного развития. Это значит, что определение идеологии, верное для нашего времени, может не годиться для средневековья. При этом следует брать во внимание и такую вещь, как субъективный фактор. Имеется в виду возможность выбора между готовыми идеологическими формами и “заготовками”, с одной стороны, и созданием собственной идеологической конструкции – с другой (главное, чтобы люди считали данную систему взглядов своей идеологией,  чтобы она удовлетворяла их потребность в наглядном выражении их интересов).

      Если данная система взглядов помогает какой-либо части общества осознать свои потребности в виде интересов и бороться за них (т. е. вести политическую деятельность), то она есть не что иное, как идеология этой части общества.

выполнять заложенные в культурной традиции фольклорные представления, связанные с отношением к монарху, правительству, господствующему слою в целом и т.д. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и религию. Тут можно вспомнить о той роли, которую сыграло протестантство в движениях социального протеста в Западной Европе. Нарождающаяся буржуазия, возглавившая борьбу народных масс против феодальных порядков, своим идейным знаменем сделала то же самое учение, что обслуживало интересы и противоположного лагеря. Однако христианский вариант христианской… Продолжение »