О. Г. УСЕНКО

ПЕРВЫЕ ЛЖЕМОНАРХИ-НИЖЕГОРОДЦЫ (П. И. КИТАЕВ, А. И. КРЕКШИН)

     Краткие очерки о П. Китаеве и А. Крекшине уже публиковались¹. Однако многие факты, связанные с жизнью и похождениями этих самозванцев, до сих пор не введены в научный оборот. Ещё одним доводом в пользу дальнейшего исследования служит наличие в исторической литературе противоречивых суждений о А. Крекшине. Таким образом, целью настоящей работы является создание максимально полных и научно обоснованных биографий указанных выше лиц.

     Пётр Иванов сын Китаев (Китов, Никифоров) был православным и, очевидно, русским². Родился он предположительно в 1673–1677 г.³ в деревне Уткиной (Утка) Нижегородского уезда, расположенной на вотчинных землях Ивана Иванова сына Чаадаева⁴. Около 1686 г.⁵ Пётр вместе с отцом (о матери известий нет) перебрался в государственное село Можарово (Дмитриевское), расположенное в Сергачской волости Нижегородского уезда, «и жил с отцом своим в одном доме лет с шесть и болши». Потом (стало быть, примерно в 1692/1693 г.) Пётр женился и, «отделяс от отца своево», стал жить «своим домом в том же селе Можарове»⁶. Вскоре у него появились дети⁷. Можно полагать, что он бедняком не был, т. к. у него имелась лошадь⁸.

     П. Китаев был неграмотен⁹, но при этом, по всей видимости, очень интересовался духовной литературой, которую воспринимал на слух. Так он познакомился с Евангелием, а также с двумя сборниками, издревле популярными на Руси, но впервые напечатанными в 1640-х гг., – «Прологом» и «Ефремом»¹⁰. Под последним надо, очевидно, разуметь «Паренесис» – переводной сборник «слов» (поучений, легенд, сказаний о святых и эсхатологических пророчеств), основную часть которого составляли произведения сирийского богослова, писателя и поэта Ефрема Сирина¹¹. «Пролог» же представлял собой подборку житий, ведущую своё происхождение от византийских месяцесловов (синаксарей);  одна из его редакций была дополнена поучениями и притчами – в том числе из «Паренесиса»¹².

     Судя по тому, что эти книги П. Китаев называл «старыми»¹³, он имел дело с дониконовскими изданиями. Не исключено поэтому, что круг его общения составляли, хотя бы частично, «староверы». И хотя потом Пётр уверял следователей, что «расколу де он не держитца, и расколщиков никого не знает, и у расколщиков книг ни у кого не слушал»¹⁴, тем не менее с конца 1697 или начала 1698 г.¹⁵ он стал вести себя как духовный оппозиционер и «пророк» – открыто ругать «православную христианскую веру». Примерно в это же время¹⁶ его осенило,

[с. 206]

___________________________________________________________________________

что он самим Господом уготован к тому, чтобы жениться на царевне Софии Алексеевне¹⁷. И эту идею, пока ещё не высказанную вслух, и вызывающее поведение П. Китаева можно объяснить, судя по его показаниям, зародившейся у него душевной болезнью, а также будоражившими народ слухами и толками – например, молвой о подмене Петра I «немцем»¹⁸ и о воцарении в России Антихриста (грядущем или уже свершившемся)¹⁹.

     Местный священник Никита Иванов, духовный отец Петра, попытался образумить его традиционными методами – телесными наказаниями, заключением под стражу и молитвами. Вот что вспоминал П. Китаев 21 января 1703 г.: «А тому лет с пять тот ево, Петров, отец духовной Микита, поимав в Ондосове (видимо, это село Андросово, расположенное к юго-западу от Сергача²⁰ – О. У.) на торгу, бил ево и увечил неведомо за что, и увёз, сковав ево, в село Богороцкое (в окрестностях Сергача были два села с названием Богородское – одно севернее волостного центра, другое южнее²¹ – О. У.), и ис того села Богороцкого ево отпустил. И он де, Пётр, с того числа за тою ссорою с тем попом в церков и не ходил, толко де а в дом де ево, Петров, он, поп Никита, со всякою требою ходил; а как он к нему, Петру, в дом ево с требою прихаживал, и он, Пётр, от того отца своего духовнаго ухоранивался, боясь ево»²².

     Возможно, односельчане и посчитали его сумасшедшим, но на правовом статусе и повседневной жизни П. Китаева это не отразилось. Получив несколько «знамений» во сне и наяву²³, Пётр наконец открыто возвестил о своих притязаниях на монарший статус. Вероятно, это он сделал в октябре 1702 г. перед односельчанами²⁴. Кто-то из них донёс в Сергач местному воеводе, и тот послал по его душу людей. Самозванец был схвачен, по всей видимости, в конце октября. При задержании он пытался бежать, затем оказал сопротивление – ударил ножом местного дьякона, погнавшегося за ним. Правда, сам П. Китаев утверждал, что это произошло случайно: «А дмитровского де дьякона Васил[ь]я Иванова нарочно он ножем не резывал: наткнулся у него на нож тот дьякон сам, потому как де по него, Петра, приезжали для поимки сергацкие земские избы денщики, и в то де число он, Пётр, от них побежал, и с теми де денщиками гнался за ним и тот дьякон, а он де в то число резал вожжи, для того что зацепились за колесо, и дьякон де стал ево хватат, и упали они оба под колесо, и в то де число тот дьякон на нож ево наткнулся сам»²⁵.

     Сразу после поимки лжемонарх предстал перед воеводой Вадской и Сергачской волостей Михаилом Молвяниновым. В ходе «роспроса» Пётр «говорил православной христианской вере противно, и святым иконам не покланялся, и в противности де своей про Ево государево величество говорил непристойные слова…» Воевода заключил, что Китаев – «расколщик». Чтобы убедиться в этом, он «роспросил»

[с. 207]

__________________________________________________________________________

жену и детей самозванца²⁶. После этого материалы первичного следствия были посланы в Приказ Большой казны (получены 8 ноября 1702 г.). В ответ воевода получил указ о присылке самозванца в Москву. Китаев прибыл туда 17 января 1703 г., а 20 января из Приказа Большой казны был отослан в село Преображенское²⁷.

     В Преображенский приказ лжемонарха доставили 21 января. В тот же день он подвергся «роспросу» в присутствии главы приказа князя Фёдора Юрьевича Ромодановского. Китаев поведал факты своей реальной биографии²⁸, рассказал об обстоятельствах задержания²⁹ и вновь предстал в образе пророка и жениха царевны. Вот что он поведал: «Государя де царя Петра Алексеевича и государя царевича на Москве нет – изведены: извели бояря да немцы; а кто имяны, того не ведает; а ведает он про то Святым Духом, а ни от ково про то не слыхал.

     Трет[ь]я де колесница времени пришла, и быть было клятве – клясть было Антинаила, а по-книжному Антихриста; а Антихрист де ныне есть, а стал быть с Рожества Христова тому ныне пятой год, насел перед Рожеством Христовым (т. е. с 25 декабря 1698 г. – О.У.) с пятницы на суботу, и живёт и ныне в Московском государстве, и сидит ныне на царстве, а не царь Пётр Алексеевичь. А царя де Петра Алексеевича естьли ему, Петру, покажют, и он де ево узнает, а тот де Антихрист ему, Петру, не покажетца.

     А знает де он, Пётр, что есть Антихрист, по Божию велению: как де ему, Антихристу, насесть на царство, он де в то число в доме ево, Петрове, явился ему во сне с пятницы на суботу.

     А клять де было ево, Антихриста, чтоб он в церкве не был и царством бы не помутил.

     Для ево ж, Антихриста, царь Пётр Алексеевичь стал бы соборовать девять соборов и ставит те соборы в Сергацкой волости в селе Дмитреевском, и быт было трём свадбам: женитца ему, Петру, на царевне Софее Алексеевне, да царю Петру Алексеевичю, да татарину Алексею, а как отечество и прозвание – не упомнит; а тот де татарин живёт от села Дмитреевского верстах в десяти в деревне Моклакове в татарской слободе; а на ком де было царю Петру Алексеевичю и тому татарину женитца, того он не ведает. А что было ему женитца на царевне Софии Алексеевне, про то он уведал Святым Духом.

     Было ему явление наяве ввечеру: образ Казанские Богородицы, Святителев образ, Евангелие и вся сосуда церковная.

     И то Евангелие ему, Петру, несть было на голове, а образ Пресвятые Богородицы несть было за ним на грудях царю Петру Алексеевичю, а Спасов образ несть было супротив пупа татарину Алексею от того татарина из Моклокова в село Дмитреевское.

     А царя Петра Алексеевича в то число взят было ему с Москвы.

     А ево де, Петрово, имя положено в старых книгах – в Ефреме, и в

[с. 208]

__________________________________________________________________________

Прологу, и вь Евангелье, в которых урочищах родина ево в Сундовине речке (имеется в виду Сундовик, правый приток Волги³⁰ – О.У.); а положено для спору; а кто те книги станет честь, и сам тот ево имяни доберётца»³¹.

     Как видим, показания П. Китаева сбивчивы: царя Петра I в Москве вроде бы нет, но в то же время он там; с одной стороны, Пётр I – слуга Антихриста, но с другой – соучастник самозванца, обличителя главного врага христиан. На трёх пытках (3, 16 и 20 февраля) Китаев лишь повторял приведённые выше показания, утверждая, что соучастников и вдохновителей у него не было («говорил он, Пётр, те все вышеписанные слова собою»)³². 2 марта 1703 г. самозванец был бит кнутом, а на следующий день послан «под начал» в Кириллов-Белозерский монастырь. Сопроводительным указом предписывалось Китаева «держать в Кирилове монастыре и приводит ево к церковному пению и х келейному правилу, чтоб он в расколе исправился и был всегда в Кирилове монастыре в лицах. <…> А без нашего, великого государя, указу и без грамоты ис Преображенского приказу ево, Петра, ис-под начал свобожат не велели»³³. Больше о нём известий нет.

     В заключение отметим: П. И. Китаев – самозванец, у которого, по всей видимости, не было сторонников и который не был связан с активными движениями социального протеста. С точки зрения типологии лжемонархов³⁴ он – «блаженный» и «народолюбец». 

     Андрей³⁵ Иванов сын Крекшин был, видимо, православным³⁶ и русским³⁷. Родился он примерно в 1693–1695 г.³⁸ в д. Афинеево (Афонеево, Вофиняева, Офиняева) Угличского уезда, которая находилась «близ дворцового села Богоявленского» и принадлежала его отцу³⁹. Последний – Иван Иванов сын Крекшин – «служил по Углечю в рейтарех» и относился к мелкопоместным дворянам, ибо владел одной лишь указанной деревней, да и в той было «тринатцать дворов крестьян да четыре семьи деловых⁴⁰ людей»⁴¹. Мать будущего лжецаревича звалась Прасковья Григорьева дочь. У него была также сестра Пелагея⁴².

     Все они жили в родовом поместье примерно до конца мая 1708 г.⁴³. Тогдашней весной, как  рассказывал впоследствии Андрей, их деревня опустела, ибо все «люди и крестьяня от тягости податей и от скудости збежали». Крекшины побыли ещё в деревне «месяца з два и, оставя то пустое поместье и дворовое строение, летнею порою перед Петровым днём (29 июня⁴⁴ – О.У.) приехали к Москве на своих домовных лошадях»⁴⁵.

     По приезде И. И. Крекшин снял «двор в Мещанской слободе у посацкого человека Григорья Панфилова» в приходе Троицкой церкви, что на Капельках. «И жили бес поручной записи, а живучи отец ево на том дворе, кормился, что продал деревенской свой завод⁴⁶, хлеб и скотину, и дочь свою Прасковью выдал замуж Тоболского полку за вахмистра Ивана Семёнова сына Кулпанова с приданым платьем. И жила

[с. 209]

___________________________________________________________________________

она с мужем на квартере в Кадашевской слободе…» Андрей же по-прежнему «жил с отцом своим на вышепомянутом наёмном дворе»⁴⁷. Читать и писать он так и не научился⁴⁸, более того, совсем отбился от рук – стал «ходить по кружалам (кабакам. – О. У.) пить и бражничать», пристрастился играть в карты и в зернь. За это отец «бивал ево, Андрея, жестоко», и юноша сбежал из дома⁴⁹.

     Приблизительно 20/24 марта 1710 г.⁵⁰ он покинул Москву и направился «в Синбирской уезд… к свойственнику своему к дяде троюродному… Давыду Семёнову сыну Племянникову…»⁵¹. Тот, по словам самозванца, был комендантом «Урянского пригорода», под которым, видимо, нужно разуметь Уренско-Карлинскую слободу, располагавшуюся к западу от Симбирска в верховье р. Урень – правого притока Суры⁵². В доме дяди Андрей прожил «года з два». Где-то в середине октября 1712 г. комендант, «присмотря за ним пьянство, з двора от себя ево сослал, и в том пригороде жить ему заказал, и для того велел ево вывесть за город денщику своему Егору Иванову»⁵³. В дорогу Андрей получил «десять алтын»⁵⁴ (30 коп. – О.У.) да бараньи рукавицы «с вареги»⁵⁵.

     Беспутный «недоросль»⁵⁶ двинулся обратно в Москву⁵⁷. Он планировал добраться поначалу до с. Коврово Суздальского уезда (владение Спасо-Евфимьевского монастыря⁵⁸), а там напроситься в попутчики к приехавшим на ярмарку москвичам⁵⁹. «И идучи дорогою, пришол того ж Синбирского уезду в село Кандарати… (видимо, Кандарать, на р. Барыш – правом притоке Суры, к западу от Симбирска⁶⁰ – О. У.). И в том селе жил с неделю в харчевне у харчевника».

     В начале ноября он двинулся далее, «и на дороге де в Арзамазском уезде за рекою, что славёт Пьяная, в урочище Осинках воровские люди ево, Андрея, ограбили: сняли с него кавтан сермяжной, да шубу овчинную наголную, шапку серую с чёрным овчинным околышем, да рукавицы… которое дал ему… камендат Давыд Племянников. И после де того грабежу, будучи в том же Арзамазском уезде в боярской вотчине в селе Янове… выпросил того села у старосты… кавтанишко сермяжной ветхой чорной, – сказал ему, что он ограблен»⁶¹. Затем Андрей перебрался «в Нижегородцкой уезд в поместье Дмитрея Афанасьева сына Жердинского в село Пицу Косикину х крестьянину Афонасью Чернышёву с товарыщи»⁶². Там он потом «жил недели с четыре у крестьянина Артемья Михайлова – работал на него всякую крестьянскую работу ис прокорму»⁶³.

     Утром 6 декабря 1712 г. А. Крекшин вновь направился к Москве⁶⁴ – по Большой Казанской дороге⁶⁵. Он выглядел бедняком: всё тот же выпрошенный старый кафтан, поверх него – столь же ветхая баранья шуба, на ногах – лапти⁶⁶. Его физический облик был таким: рост средний или чуть ниже среднего; плечи широкие; волосы светло-русые, «острижены по-крестьянски»; лицо плоское, без усов и бороды, кожа светлая⁶⁷.

[с. 210]

__________________________________________________________________________

     Вечером 6 декабря – «в Николаев день зимняго»⁶⁸ – А. Крекшин оказался в д. Старое Борцово⁶⁹ Терюшевской волости⁷⁰ Нижегородского уезда, которое было частью вотчины бывшего грузинского царя Арчила II Вахтанговича⁷¹. «И присмотря он, Андрей, на дворе у крестьянина Анисима Савельева многолюдство гостей, попросился к нему, Анисиму, начевать…»⁷² При этом Крекшин поведал, что «ехал де он из Синбирска до села Коврова, которое за Вязниковскою слободою на реке Клязме, и на дороге де за рекою Пьяною ограбили ево воровские люди»⁷³ и что «после де того грабежу нынешную ночь начевал он в Нижегородцком уезде разных помещиков в деревне Пице…»⁷⁴ А. Савельев «на двор к себе начевать ево пустил и для той праздничной поры с теми своими гостями поил ево, Андрея, пивом»⁷⁵. Утром Крекшин сообщил хозяину, что «он синбиренин посадцкой человек, Андреем зовут Иванов сын…, и из дому от него не пошёл, а просил… чтоб ему у него, Анисима, в доме пожить малое время…»⁷⁶ – пока ему не удастся заработать «у крестьян что ни есть себе на одежду, потому что в то время были морозы и безодежному итти к Москве было ему невозможно»⁷⁷. Анисим и его сыновья уважили просьбу Андрея⁷⁸.

     Как потом вспоминал А. Крекшин, «во время того ево житья он, Анисим, ево, Андрея, за нищество и что он ограблен, да и для того, что он, Андрей, работал домовную ево работу, поил ево и кормил. Также и у иных той же деревни у крестьян у трёх человек… крестьянскую их работу из хлеба работал же. Да и для того работал, чтоб ево ис той деревни они, крестьяня, не выслали. А житьём окромя того Анисима у иных ни у кого в той деревне Борцове он, Андрей, не живал. Толко о том, что он пришлой и жил у того Анисима, ведали той деревни все крестьяня и ево видали – для того, что он… ни от кого не скрывался, а ходил явно и многожды с ними, крестьяны, на улице сиживал. И живучи в доме у того Анисима, от пришлых к нему людей ни от кого в кут не прятывался. Толко когда прилучатца у него, Анисима, посторонние какие люди или стоялцы – проезжие и прохожие люди, и в то де время из ызбы от него, Анисима, выхаживал он, Андрей, в баню ево, Анисимову, от утеснения, а не для каковы скрывателства»⁷⁹. Свидетели подтвердили, что о нём «ведали той их деревни Борцова все крестьяне – для того, что он, пришлой, выходя на улицу, многожды сиживал с крестьяны… и игрывал с малолетными их, крестьянскими, детми, а ни от кого не скрывался…»⁸⁰

     Статус наёмного работника не мешал Крекшину ходить вместе с Анисимом Савельевым и его сыном Фёдором «по другим крестьянским домам» и пить в гостях праздничное пиво⁸¹. Но приниженное  положение всё же не устраивало Андрея, и он стал на путь самозванства – сначала вельможного, а затем и царственного⁸². Как показали на допросе его хозяева, он «в разные времена сказывал им, что он гостиной сын, а в ыные времена сказывался боярским человеком, Андреем зовут

[с. 211]

__________________________________________________________________________

Иванов сын Страхов, а по пьянстве, как бывал пьян, назывался великим государем царевичем и великим князем Алексеем Петровичем: а с Москвы де он сошол для того, что взял ево хмель»⁸³.

     В облике лжемонарха пришелец предстал перед своими благодетелями примерно 10/14 декабря 1712 г.⁸⁴. Сам он об этом вспоминал так:

     «И во время де у того Анисима житья своего, будучи во пьянстве, в два поима, сидя с ним, Анисимом, да с сыном ево… Фёдором в бане и пьючи пиво, он, Андрей, великим государем и царевичем и великим князем Алексеем Петровичем назывался – для того, что той деревни староста Яков Данилов со крестьяны говорили ему, Андрею, прежде того в два поима ж, чтоб он из деревни их Борцова шол вон – для того, что им пришлых людей держать у себя заказано, да и крестьянин де Анисим з двора от себя ссылать было ево стал же. И в те де два поима, сидя в той бане он, Анисим, с тем своим сыном Фёдором ево, Андрея, уверяя, доспрашивался, подлинно какова он чину. И по тем ево спросом для того он, Андрей, благородным государем царевичем Алексеем Петровичем им и назвался собою, чтоб они з двора ево от себя не сослали и поили б и кормили, а не для какова возмущения в народ и бунту и к воровству. И таких слов говорить ево никто не научал, и кроме тех крестьян иным никому таких слов не говаривал. А сказал им, Анисиму и Фёдору, будто он с Москвы сошёл от пьянства. Толко де они, Анисим и Фёдор, тех ево слов в ыстинну не ставили и вместо государя царевича не вменяли, а говорили: "Невозможно де сему быть; наш государь царевичь и ныне в Санкт-Питербурхе, а ты де и в персонь ево нимало не приличен; знатно де, ты – бродящей человек; ходя, пьянствуеш"»⁸⁵.

     Свидетели «проявления» тоже утверждали, что не верили самозванцу: «И тех ево слов в правду они не ставили – для того, что он пьянствовал, и за Государя царевича не вменяли, и в народе такова соблазна никому не сказывали…»⁸⁶

     Хотя лжецаревич среди местных жителей сторонников не обрёл (правда, в литературе существует и другое мнение⁸⁷), однако и не пострадал. И это при том, что о его мифической ипостаси узнали «деревни Борцова крестьяня мужеска и женска полу многие» и что пошла молва, будто он «показывал им, крестьяном, на себе знак, и сказывал: тот де знак на нём начертан, как он родился. И грамоте де и писать он умеет и говорит многими иностранными языки»⁸⁸. Сам Крекшин потом отрицал, что говорил кому-либо о «царском знаке» на своём теле⁸⁹. Да и в самом деле никто никаких «знаков» у самозванца не видел⁹⁰. Возможно, эта деталь попала в молву без участия самозванца – из фольклорных представлений о «подлинном государе»⁹¹. Данный комплекс воззрений включал также представление о грамотности «настоящего» монарха, и тут уже А. Крекшин себе подыгрывал. Как показал сын А. Савельева Фёдор, «в одно время… в разговорех сказал он, самозванец:

[с. 212]

__________________________________________________________________________

"Я де писать умею". А при них ничего не писывал, и чернил и бумаги при нём не было»⁹².

     Итак, в лучшем случае у Крекшина были сочувствующие. К ним, помимо жителей д. Борцово, можно отнести Емельяна Борисова, сына просвирницы из лежавшего по соседству с. Успенского. В середине декабря 1712 г. он, «пришед в тое деревню Борцово, был, переходя по дворам, у многих крестьян в гостях»⁹³. По словам самозванца, они однажды вместе очутились «деревни Борцова в мирской бане… И, парясь де в той мирской бане, он, Емельян, говорил ему, Андрею: "Слышал де я от человека, что ты называешся государем царевичем и сказываеш де, что на тебе и знак есть". И, говоря те слова, он, Емельян, на нём, Андрее, осматривал, подлинно ль знак на нём есть. И он де, Андрей, против тех ево, Емельяновых, слов ему, Емельяну, сказал, что он подлинно государь царевичь и с Москвы сошёл тайно от пьянства; "А знаку де никакова на мне нет". И тот де Емельян тем ево словам не верил же, а говорил: "Когда б де ты такой человек был, и за тобою были б люди, также и платье было на тебе хорошое"»⁹⁴.

     На следствии Е. Борисов говорил, что поскольку «знаку никакова на нём, Андрее, он, Емельян, не присмотрил», то и «за государя царевича ево не вменял и тем ево словам не верил»⁹⁵. Но в истинности этих показаний можно усомниться. Двумя годами ранее, в январе/середине марта 1713 г.⁹⁶, Емельян прямо-таки убеждал односельчан, что «в вотчине… Меретийского царя в деревне Борцове есть пришлой человек… и тот де пришлой называетца Великим Государем благородным царевичем и Великим Князем Алексеем Петровичем; "Я де ево видел: собою де он не болно низок, в плечах широк, плоск лицем де и волосом бел. И парился де я с ним в бане и видел на нём знак… И обуватца де он не умеет, а ходит де в баранье шубе, и грамоте де и писать он умеет, и говорит разными языки, а пива и вина не пьёт…"»⁹⁷

     Эти речи слышал, в частности, Семён Кривой, успенский псаломщик и пономарь⁹⁸. Судя по тому, что он тоже не побежал доносить, к сочувствующим лжецаревичу можно отнести и его. Правда, спустя два года на следствии он заявил, что не поверил рассказчику: «И выслушав он, Семён, те ево, Емельяновы, слова, избранил ево, Емельяна: "Полно де, сукин сын, врать! Где де царевичю быть – он де, Государь царевичь, в Санкт-Питербурхе при Государе!", – и, поклонясь, пошёл он, Семён, от него, Емельяна, прочь…»⁹⁹ Но ведь Семён мог и лгать следователям, пытаясь оправдаться, – не так ли?

     Молва о самозванце распространялась в с. Успенском устами не одного лишь Е. Борисова¹⁰⁰. Возможно, она пошла бы и дальше, но лжецаревич примерно 18 декабря¹⁰¹ покинул Борцово, наняв хозяйского сына Фёдора, дабы тот на подводе отвёз его в с. Коврово «для взятья долговых своих денег того села на крестьянех... А за провоз рядил дватцать алтын (60 коп. – О.У.) и денги обещал дать в том селе, взяв

[с. 213]

___________________________________________________________________________

те свои долговые денги, а сам хотел остатца в том селе»¹⁰². Накануне¹⁰³ А. Крекшин «писал в Москву к свойственнику своему Тоболского полку к порутчику Степану Иванову сыну Колоколцову, чтоб он просил отца ево, Андреева, о прощении ево, Андрея, а будет отец ево простит, и он бы, Степан, приехал с Москвы в то село Коврово на ярмонку и взял бы ево с собою к Москве, потому что в том селе ярмонка бывает о празднике Рожества Христова. А то писмо к тому Колоколцову писал по ево, Андрееве, прошению в деревне Борцове из проезжих людей один человек… которые чрез ту деревню ехали з говяжьим салом к городу Архангелску. Дал тому писцу за работу четыре денги»¹⁰⁴.

     Видимо, утром 22 декабря¹⁰⁵ Андрей и Фёдор прибыли в Коврово, «и взьехали на постоялой крестьянской двор…, и на том дворе начевали две ночи. И с того двора днём ходил он, самозванец, на торг…»¹⁰⁶ При этом он Фёдору ничего не заплатил, «да и лошад де ево, будучи в том селе на постоялом дворе, хозяину отдавать было не велел – для того, чтоб он, Фёдор, от него ис того села не уехал один»¹⁰⁷. Однако ни С. И. Колокольцова, ни знакомых москвичей Андрей не сыскал и утром 24 декабря отправился обратно в Борцово¹⁰⁸. Своему возничему он пообещал заплатить позже – «выработав денги в той деревне Борцове у крестьян»¹⁰⁹. Кстати, в Коврово не повезло Крекшину дважды – какому-то приезжему дьячку¹¹⁰ он заказал «писать грамотку к дяде своему Давыду Семёнову сыну Племянникову, а велел де в той грамотке писать, чтоб он, дядя, ево, Крекшина поберёг и был бы к нему добр»¹¹¹. Дьячок либо решил посмеяться над неграмотным заказчиком, либо тоже всего лишь делал вид, что умеет писать, – в общем, за свои деньги Андрей получил бумагу, испещрённую каракулями, которые лишь отдалённо походили на слова¹¹² (была изъята у него при первом аресте и весьма озадачила следователей¹¹³).

     Вечером 27-го или утром 28 декабря¹¹⁴ путешественники вернулись в дом А. Савельева. Фёдор стал у самозванца «просить за провоз денег, и он сказал, что взять негде: "Как де будут, тогда и отдам". И к тем словам он ж, Фёдор, говорил ему: долго л ево им кормить? И он сказал: "В чест[ь] ли де ты меня кормиш"»¹¹⁵. Тогда хозяева стали прогонять его, и 29 или 30 декабря¹¹⁶ Андрей от них ушёл¹¹⁷. Покинув Борцово, он отправился в мордовскую д. Сыскино (Сескина¹¹⁸), также относившуюся к Терюшевской волости Нижегородского уезда¹¹⁹. Там он жил «у мордвина Василья Псаргина недели з две… работал… всякую работу ис прокорму». Затем Андрей на тех же условиях жил в мордовской д. Шонихе «у мордвина ж Алексея… недели з две ж... А ис той деревни Шонихи пришёл он, Андрей, по-прежнему в… деревню Борцово…»¹²⁰ Там он оказался, видимо, вечером 29 или 30 января 1713 г.

     Поначалу Крекшин хотел вновь остановиться у А. Савельева, но получил от ворот поворот¹²¹. Его приютил крестьянин Аггей

[с. 214]

__________________________________________________________________________

Михайлов¹²², у которого самозванец «жил дни с три», причём «пустил ево жить он, Агей, для домовной же своей работы»¹²³. Однако наш герой начал требовать от крестьян, чтобы они помогли ему добраться до Москвы. По словам старосты Якова Данилова, лжецаревич «стал брать подводы насилством, и сказывал у себя указы»¹²⁴. Возможно, Крекшин пугал тем самым листом с каракулями, который был вручён ему в Коврово. Однако Я. Данилов подозревал, что перед ним беглый солдат¹²⁵. Утром 1 или 2 февраля¹²⁶ у них был решающий разговор. Староста «ево, Андрея, ис той деревни высылал же, а говорил, что Терюшевской волости прикащики держать пришлых людей в той деревне ему, старосте, не велели; "А будет де ты не послушаеш и из деревни вон не выдеш, и те де прикащики по тебя сами будут"»¹²⁷. Сразу после этой беседы Я. Данилов поехал в с. Терюшево (Терюши¹²⁸) и донёс на «пришлого человека» Максиму Потапову сыну Бедауру¹²⁹ – приказчику нижегородской вотчины Арчила II¹³⁰.

     Вечером того же дня¹³¹ М. П. Бедаур с тремя помощниками и тремя крестьянами явился в Борцово¹³². Терюшевские мужики и один из помощников Бедаура вместе с Я. Даниловым составили группу «погонщиков» – отправились ловить самозванца¹³³. Остальные ждали их на дворе у старосты¹³⁴. Крекшин, увидев, что по его душу пришли, покинул избу А. Михайлова через окно¹³⁵ и «з двора ево, Агеева, сошёл… тайно на двор же к соседу ево… х крестьянину Мелентью Степанову и, взбежав в ызбу, спрятался было на полатях»¹³⁶. Это произошло на глазах самого хозяина, который «был в той ж своей избе, толок в ступе овёс»¹³⁷. Но тут же вбежали в избу «изветчик Яков Данилов с погонщики… и с собою привели… соседа ево, Мелентьева, Агея з женою ево Матрёною, и того пришлого человека, с полатей сняв, повели с собою на двор того изветчика… А Агея Михайлова з женою те погонщики з двора ево, Мелентьева, отпустили и ево, Мелентья, не взяли ж»¹³⁸.

М. П. Бедаур с помощниками учинили пойманному допрос: «И спрашивали они ево, какова он чину, и для чего в деревню Борцову пришол, и давно л и для чего живёт. И он, пришлой, ничего им не сказал и слов никаких с ними не говорил – всё молчал»¹³⁹. Тогда они приказали раздеть Крекшина¹⁴⁰. Когда с него сняли рубаху, они «осматривали ево, Андрея, кругом»¹⁴¹ – «не бит ли он кнутом»¹⁴², «не пытан ли и на руках нет ли салдацких рекрутных пятен» (тогда рекрутов клеймили. – О. У.). Но «ничего на нём не явилось»¹⁴³. Тем же вечером самозванец под караулом борцовских крестьян был препровождён в Терюшево¹⁴⁴, а утром с новыми «провожатыми» был отправлен в Нижний Новгород¹⁴⁵.

     3 или 4 февраля 1713 г. задержанный был представлен в Нижегородскую губернскую  канцелярию («в приказную полату»)¹⁴⁶ и передан обер-коменданту князю Якову Степанову сыну Львову¹⁴⁷. Тот переправил Крекшина в тюрьму¹⁴⁸, и «держан был он, Андрей, за караулом недели с четыре…»¹⁴⁹ Не позднее 9 февраля его подвергли «роспросу».

[с. 215]

__________________________________________________________________________

Самозванец реальные факты своей биографии обильно перемешал с вымышленными – например, сообщил, что родом он царедворец, а отец его – стольник, что сестру его зовут Марфой, что из дому он сбежал «тому года с три», жил в Сызрани и что в Борцово провёл только «недели з две»¹⁵⁰ За составление и хранение «воровского письма» (той самой бумаги с каракулями!)¹⁵¹ губернатор казанский и астраханский Пётр Матвеевич Апраксин¹⁵² повелел Андрея «бить кнутом, чтобы впред таких писем писать не заставлевал, также и другим так делать неповадно ж было, и сво[бо]дит оного Крекшина с роспискою, кому можно верить»¹⁵³. Примерно 4/6 марта Андрей был «бит на козле кнутом» и отпущен¹⁵⁴. За него поручился бывший подьячий Нижегородской губернской канцелярии Иван Федотов сын Белаш¹⁵⁵ (и как это Крекшин расположил его к себе?). Интересно, что осуждённый был уверен, будто его наказали за самозванство, о котором якобы донёс кто-то из его недавних знакомых¹⁵⁶. Кстати, и борцовские крестьяне думали так же¹⁵⁷.

     Более года лжецаревич, судя по всему, бродил по Нижегородскому и Арзамасскому уездам Казанской губернии. При этом, как он сам потом говорил, «будучи де в тех уездех, на воровствах ни на каких нигде ни с кем он не бывал»¹⁵⁸. По неподтверждённым данным¹⁵⁹, одно время «жил он, самозванец, в нижегороцкой вотчине Михаила Ильина сына Чирикова в деревне Начинье у крестьян…»¹⁶⁰ Примерно летом 1714 г. Андрей обосновался «в Арзамазском уезде вь ясашном селе Сергиевском, Толчиха тож, у мордвина Павла Иванова» и прожил там «в работе болши полугода». Видимо, в конце марта 1715 г.¹⁶¹ «от того мордвина пошёл было он к Москве»¹⁶².

     5 апреля он добрался до с. Ворсмы¹⁶³, которое располагалось близ Оки на западной окраине Нижегородского уезда¹⁶⁴ и принадлежало князю Алексею Михайловичу Черкасскому¹⁶⁵. Из-за распутицы Крекшин там задержался¹⁶⁶. Он остановился на «постоялом дворе» крестьянина Афанасия Фёдорова и в течение двух суток «с того двора ходил на кабак и пил пьяное пойло безвременно»¹⁶⁷. В это же время «от москвичь проезжих людей, которые ехали с Москвы в Синбирск для покупки рыбы», самозванец узнал о том, что «отец де ево, Андреев, Ива… Продолжение »