О. Г. УСЕНКО

САМОЗВАНЧЕСТВО НА РУСИ : НОРМА ИЛИ ПАТОЛОГИЯ?

 Родина. 1995. № 1

 [иллюстрация: портрет Е. И. Пугачёва]

      Самозванчество никак нельзя назвать чисто русским феноменом, однако ни в одной другой стране это явление не было столь частым и не играло столь значительной роли во взаимоотношениях общества и государства. Даже если ограничиться подсчётом только лжецарей и лжецаревичей, то всё равно в итоге получится внушительная цифра. В XVII столетии на территории Российского государства действовало около 20 самозванцев (из них только в Смутное время человек 12), век же восемнадцатый отмечен примерно 40 случаями самозванства.

     Самозванцы, претендующие на российский престол, «объявлялись» и за рубежом — например, в Италии («дочь Елизаветы», «княжна Тараканова»), Черногории («Пётр Фёдорович»), Турции («сын Ивана Алексеевича»). Однако в поле нашего зрения они не попадут, поскольку не имеют никакого отношения к русскому народу. Под словом «народ» разумеются посадские люди, крестьяне, казаки, низшее духовенство.

     Несмотря на то, что самозванчество издавна привлекало внимание историков, корни этого явления до конца не выяснены. По большей части самозванчество трактуется как одна из форм «антифеодального протеста», а в плане политическом оно изображается исключительно как «борьба трудящихся за власть». Однако при этом не учитывается, что не все самозванцы были связаны с движением социального протеста, что далеко не всегда их целью была власть в государстве.

     Совершенно очевидно, что для понимания сущности самозванчества нужно прежде всего изучить идейно-психологические особенности русского народного сознания XVII—XVIII веков. Вначале договоримся о терминологии.

     В литературе понятия «самозванство» и «самозванчество» употребляются как синонимы. Однако это не значит, что смысл их полностью совпадает.

     Понятием «самозванство» определяются прежде всего действия конкретного человека, решившего объявить себя царём или Мессией, а также факторы, управлявшие поведением самозванца, пока он не получил поддержки в народе. Изучение самозванства подразумевает углубление в психологию самозванцев, в тот круг представлений, который непосредственно мотивировал их действия.

     Термин «самозванчество» относится к области социальной психологии. Самозванчество начинается тогда, когда лжецарь или псевдомессия открывается окружающим, формирует группу соратников или становится во главе какого-либо движения социального протеста. Изучая природу самозванчества, мы акцентируем своё внимание прежде всего на народной реакции на появление самозванца.

[с. 53]

______________________________________________________________________________

  1. Самозванчество

     До XVII века Россия не знала самозванцев, имеющих виды на царский трон. Во-первых, для самозванчества царис­тского толка необходим определённый уровень развития феодальных отношений и государства. Во-вторых, исто­рия самозванчества в России тесно связана с династи­ческими кризисами, время от времени сотрясавшими царский трон. Первый такой кризис относится к рубежу XVI и XVII веков, когда пресеклась динас­тия Рюриковичей и на престоле оказались «бо­ярские цари» — Борис Годунов и Василий Шуйс­кий. Именно тогда появляются первые лжецари и рождаются массовые движения в их поддерж­ку. И позднее нарушения традиционного поряд­ка престолонаследия (например, появление на троне малолетних детей или же воцарение жен­щин) обогащали историю самозванчества новы­ми именами и событиями. В-третьих, история са­мозванчества представляет собой цепь конкретных вопло­щений народных утопических легенд о «возвращающихся царях-избавителях». Первая из них возникла, вероятно, ещё при Иване Грозном, показавшем себя «несправедли­вым» и «неблагочестивым», а значит, и «неправедным». Ге­роем легенды стал разбойник Кудеяр, бывший якобы на самом деле царевичем Юрием, сыном Василия III от пер­вой жены — Соломонии Сабуровой.

     В литературе устоялось мнение, будто народ поддер­живал самозванцев главным образом потому, что те обе­щали ему освобождение от крепостного гнёта, сытую жизнь и повышение социального статуса. При этом до­пускается возможность того, что трудящиеся (по крайней мере, их часть) могли идти за самозванцами, не веря в их царское происхождение, а просто используя их в своих целях. Подразумевается, что «толпе» всё равно, кто взой­дет с её помощью на престол, — главное, чтобы новый царь был «мужицким», «хорошим», чтобы он защищал ин­тересы народа.

     Однако данная точка зрения далеко не бесспорна. Не секрет, что наряду с такими самозванцами, как Лжедмитрий I и Е. Пугачёв, увлекавшими за собой тысячи людей, в России были и другие, которые в лучшем случае могли похвастаться несколькими десятками сторонников. Чем объяснить такую вот избирательную «глухоту»?

     Скорее всего, одни самозванцы лучше играли свою роль, их поступки в большей степени соответствовали на­родным ожиданиям, а другие претенденты на престол не соблюдали общепринятых «правил игры» или же чаще их нарушали.

     «Праведным» в глазах народа выглядел тот монарх, который был, во-первых, «благочестивым», во-вторых, «справедливым», в-третьих, «законным».

     «Законность» правителя определялась Богоизбран­ностью — обладанием харизмой (личной благодатью), ко­торая доказывалась наличием «царских знаков» на теле. Именно с их помощью (креста, звезды, месяца, «орла», то есть царского герба) многочисленные самозванцы в XVII—XVIII веках доказывали своё право на престол и обеспечивали себе поддержку в народе.

     Взять, например, Емельяна Пугачёва. В августе 1773 года он обратился за поддержкой к яицким казакам. Когда те узнали, что перед ними «император Пётр III», то потребовали доказательств (излишних, если бы им был нужен просто человек, играющий роль императора). Ис­точник сообщает: «Караваев говорил ему, Емельке: «Ты де называешь себя государем, а у государей де бывают на теле царские знаки», то Емелька... разодрав у рубаш­ки ворот, сказал: «На вот, коли вы не верите, што я госу­дарь, так смотрите — вот вам царский знак». И показал сперва под грудями... от бывших после болезни ран зна­ки, а потом такое же пятно и на левом виске. Оные казаки Шигаев, Караваев, Зарубин, Мясников, посмотря те зна­ки, сказали: «Ну теперь верим и за государя тебя призна­ём».

     Помимо «царских знаков» имелись и другие отличи­тельные признаки «законного» претендента на престол — поддержка самозванца «всем миром», а также удачли­вость претендента, свидетельствующая о его Богоиз­бранности.

     Массовая поддержка могла опираться на признание претендента «подлинным государем» со стороны автори­тетных лиц или свидетелей, которые-де знали его ещё в бытность царём. Так, в 1732 году в селе Чуеве Тамбовс­кой губернии объявился «царевич Алексей Петрович». Крестьяне поверили самозванцу после того, как его «при­знал» знахарь, который славился тем, что видел людей насквозь.

     Крепость Оса сдалась Пугачёву без боя после того, как старик — отставной гвардеец, знавший когда-то настоя­щего Петра III, «опознал» его в Пугачёве и сообщил обо всём гарнизону. Пугачёвского полковника И. Н. Белобородова убедили в подлинности «царя» гвардейский унтер-офицер М. Т. Голев и солдат Тюмин.

     В 1772 году волжские казаки, поддавшись на уговоры самозванца Богомолова, тоже называвшего себя «Пет­ром III», арестовали офицеров. Но бунт умер, не успев ро­диться. Сын казацкого старшины Савельев бросился на Богомолова и начал его бить, называя самозванцем. Ка­заки оробели и позволили арестовать лжеимператора.

     В народном представлении «законный» претендент на престол должен быть всегда удачлив. Уверенность, что царевич Дмитрий всё-таки жив, росла по мере того, как войска первого самозванца успешно продвигались к Мос­кве. Заборские казаки весной 1607 года перешли на сто­рону Ивана Болотникова, «проведав, что московиты два раза потерпели поражение, подумали, что истинный Ди­митрий, должно быть, жив...»

     Донские казаки, рассуждая об успехах Пугачёва, го­ворили, «что если б это был Пугач, то он не мог бы так долго противиться войскам царским». Аналогично рас­суждали жители Сибири, для которых истинность Пуга­чёва — «Петра III» доказывалась, помимо прочего, тем, что «его команды рассыпались уже везде», покорив многие города.

     Наконец, в народном сознании хранился определён­ный план действий, который предписывался каждому

[с. 54]

_____________________________________________________________________________

самозванцу. Суть его заключалась в вооружённой борьбе с «изменниками» и походах на Москву (в XVIII веке — сна­чала на Москву, а затем на Петербург). Действовать как-то иначе значило разоблачить себя. Ведь «законный» царь для того и «объявлялся» народу, чтобы с его помощью вер­нуть себе власть.

     Исходя из этого, попробуем объяснить перелом, ко­торый произошел в сознании Пугачёва летом 1773 года после встречи с яицкими казаками. До сего времени он хотел лишь увести казаков за пределы Российского госу­дарства, на «вольные земли». Однако в августе 1773 года под руководством Пугачёва началось восстание, целью которого было продвижение через Оренбург и Казань на Москву и Петербург. Эта метаморфоза обычно объясня­ется тем, что Пугачев почувствовал за собой силу «чер­ни» и казачества, или тем, что он с самого начала гото­вился к восстанию, а версия о выводе яицких казаков в другие места была придумана им для того, «чтобы про­верить, на какие действия способна казацкая масса».

 [иллюстрация: Е. И. Пугачёв в клетке. С гравюры Хиллерса. XVIII в.]

      На наш взгляд, Пугачёв был просто вынужден принять этот план действий. Так, после поражения под Казанью (июль 1774 года) яицкие казаки обращались к Пугачёву, решившему идти по Волге к Дону, с такими словами: «Ваше величество! Помилуйте, долго ли нам так стран­ствовать и проливать человеческую кровь? Время вам итти в Москву и принять престол!» Точно так же в 1604 году донские казаки писали Лжедмитрию I в Польшу, чтобы «он не замешкал, шёл в Московское государство, а оне ему все ради».

     Кстати, за стремлением Пугачёва уйти на Дон также можно усмотреть традиционный для монарха мотив. Для сознания тяглого населения XVII—XVIII веков характерно представление о союзе «подлинного» царя с донскими казаками. В 1650 году восставшие псковичи были увере­ны, будто царь из Польши «будет с казаками донскими и запорожскими на выручку вскоре». Крестьяне Тамбовско­го уезда в мае — июне 1708 года передавали друг другу новость, что царевич Алексей ходит по Москве в окруже­нии донских казаков и велит бросать бояр в ров. В 1772 году в Козлове распространялся слух, что импера­тор Пётр III жив, «ныне находится благополучно у донских казаков и хочет итти с оружием возвратить себе престол». И Пугачёв, рискуя быть узнанным своими земляками, со­знавая эту опасность, тем не менее двигался со своим войском на Дон.

     Теперь поговорим о таком признаке «праведного» царя, как «благочестивость», которая заключалась прежде всего в строгом соответствии образа жизни предписани­ям «царского чина». Истинный государь должен был вы­полнять все установления православия, строго соблюдать национальные обычаи и традиции двора.

     Сообразно с этим, для развенчания Лжедмитрия I его противники ссылались на то, что он дружил с иностран­цами, занимался колдовством, относился с пренебреже­нием к иконам и церковным обрядам, не следовал тра­дициям русского быта. Представления о Петре I как «под­менном», «ложном» царе во многом обязаны своим возникновением тому, что он ввёл брадобритие, инозем­ные обычаи и одежду, кутил с иностранцами, устраивал фейерверки, издевался над священнослужителями и час­то покидал своё государство. Можно привести и такой пример. В 1722 году взбунтовался гарнизон сибирского города Тара. Поводом послужил петровский указ при­нести присягу будущему наследнику трона, имя которо­го, однако, не называлось. «Восставшие объявляли, что они будут присягать только такому наследнику, царское происхождение и православная вера которого несом­ненны».

     Для признания в народе какого-либо претендента на царский трон в качестве «благочестивого», а значит, «ис­тинного» государя требовалось, ко всему прочему, что­бы он жаловал и одаривал своих сторонников, чтобы его сопровождала свита из знати (настоящей или созданной самим самозванцем). Например, «царевич Пётр», один из предводителей крестьянской войны начала XVII века, по происхождению казак, создал при себе «думу» из бояр и дворян и «неизменно ставил во главе армии или отдель­ных отрядов титулованных лиц». Пугачёва также сопро­вождала свита из «генералов» и «графов».

     Кроме того, самозванец, чтобы не порождать криво­толков, должен был избегать панибратства с простыми людьми, соблюдать определённую дистанцию в отноше­ниях с ними. Ввиду этого женитьба Пугачёва — «Петра III» на простой казачке вызвала сомнения в том, что он импе­ратор, даже у его жены.

     История крестьянской войны 1773—1775 годов позво­ляет добавить ещё один штрих к фольклорному портрету «благочестивого» (сиречь «истинного») царя. Среди при­чин, породивших у сподвижников Пугачёва сомнения в его императорском происхождении, была и его неграмот­ность. «Настоящий» государь должен был подписывать свои указы собственноручно, а Пугачёв этого не делал. И хотя он предупредил своего секретаря А. Дубровского,

[с. 55]

_____________________________________________________________________________

что тот будет сразу же повешен, если проговорится, тай­ну сохранить оказалось невозможно. В результате «слу­хи о том, что Пугачёв не знает грамоты, ибо не подписы­вает сам своих указов, и потому является самозванцем, послужили основанием к организации заговора, завер­шившегося несколькими неделями спустя арестом Пуга­чёва и выдачей его властям».

     Таким образом, далеко не всякий, кто стремился по­мочь народу, кто играл роль «справедливого» (и только) царя, мог получить массовую поддержку. В 1608 году по приказу Лжедмитрия II донские казаки казнили двух «ца­ревичей», с которыми сами же пришли к Москве. Если бы для казаков главным было то, насколько госу­дарь «свой», то, очевидно, они бы предпочли собственных «царевичей» более чуждому для них «царевичу Дмитрию». Но всё вышло наобо­рот. Из этого следует, что царистские представ­ления народа не могли быть объектом созна­тельного манипулирования.

     И совершенно естественно выглядит пове­дение тех донских казаков, которые на время оказывались в рядах пугачёвцев, поверив, что он — действительно «Пётр III». Однако ничтоже сумняшеся они покидали восставших, как только убежда­лись, что ими руководит самозванец. И так они поступа­ли несмотря на то, что Пугачёв щедро одаривал донских казаков, склонившихся под его знамена, и назначал их на командные посты. Кстати, подавляющее большинство донских казаков к призывам Пугачёва осталось равнодуш­ным. И это во многом объясняется тем, что «среди донс­ких казаков, особенно низовых, всё больше распростра­нялся слух о том, что вождём восстания является их зем­ляк Емельян Пугачёв».

     «Наивный монархизм» был не базой, а препятствием для сознательной поддержки заведомого и явного само­званца. Даже ближайшее окружение самозваного претен­дента на престол должно было пребывать в уверенности, что служит «истинному», «настоящему» государю. Само­званец должен был выдвинуть такую программу, которая бы указывала не просто путь к вольной и сытой жизни, но и строго определённые методы достижения цели — уже намеченные народным сознанием.

     Отмеченные выше особенности впрямую относятся и к самозваным пророкам и мессиям. Оба типа самозванчества (царистской и религиозной окраски) по сути своей — явления одного порядка. Родство их видится уже в том, что человек, принявший имя какого-либо пророка или самого Христа, теряет свободу жизненного выбора. Он обречён играть свою роль так, как это предписано мас­совым сознанием, делать то, что от него ожидают. Претензии такого лица на получение им свыше каких-либо полномочий могли быть признаны окружающими только в том случае, если его облик и поведение соответствова­ли агиографическим канонам, нормам «жития святых».

     Вспомним, например, двух «расколоучителей» — мо­наха Капитона и протопопа Аввакума. Оба они считали себя посланниками «вышняго Бога», и оба сумели убедить в этом большое число людей. Капитон истязал себя поста­ми (ел только сухой хлеб, и то раз в 2—3 дня), носил тяжё­лые вериги (каменные плиты в три пуда) и даже спал в подвешенном состоянии, зацепившись веригами за крюк в потолке. В общем, жил так, как жили до него многие под­вижники, причисленные впоследствии к лику святых.

     Протопоп Аввакум избрал другой путь — он стал «страдальцем за веру». Он был уверен, что именно в борьбе против «никонианства», требующей душевной стойкости, заключается его миссия «пророка» и «Христова посланника». Саму свою жизнь он считал «делом Божьим», наградой за исполнение которого будет причисление к сонму праведников.

     По правде говоря, Аввакум был достоин такой награды. Ещё будучи попом в нижегородском селе Лопатицы, он за обличения местных «начальников» неоднократно  оказывался жестоко избитым. Доставалось ему и от прихожан, недовольных строгостью своего пастыря. Став протопопом в Юрьевце Поволжском, Аввакум через два месяца был вынужден покинуть город. Толпа мужиков и баб, которых Аввакум «унимал от блудни», вооружившись «батогами» и «рычагами», избила его до полусмерти и хотела вообще убить, но вмешался воевода и спас блюстителя нравственности.

     Выступив против реформ патриарха Никона, Аввакум навлёк на себя ещё большие испытания. В 1653 году он вместе с семьёй был сослан в Сибирь, где жестоко притеснялся воеводой А. Пашковым. Десять лет Аввакум терпел издевательства, побои, голод и холод, пока в 1664 году не был возвращён в Москву. Вскоре, однако его опять сослали вместе с женой и детьми в городок Meзень (на одноимённой реке, впадающей в Белое море). В 1666 году Аввакум с двумя старшими сыновьями предстал перед церковным собором, после чего отправился на вечную ссылку в Пустозёрск, где его ждала «земляная тюрьма» и новые лишения. Пятнадцатилетнее заключение не сломило мятежного протопопа, и в апреле 1682 года «за великие на царский дом хулы» он был сожжён.

     Аввакум обладал большой силой внушения и само­внушения. По его собственным словам, он был способен творить чудеса. Он изгонял бесов, излечивал больных, не раз и не два избегал, казалось бы, неминуемой гибели Неудивительно, что духовный авторитет Аввакума был ис­ключительно высок не только в кругу старообрядцев, но и среди многих «никониан».

     Итак, аскетизм, стойкость в испытаниях и способность творить чудеса — вот главные критерии, с помощью ко­торых народ определял, кто имеет право зваться проро­ком, а кто не имеет. Но были, разумеется, и другие спо­собы выяснить это. Весьма любопытно в этой связи рас­смотреть учение и практику «хлыстовщины».

     Секта «хлыстов» получила такое название от её наблю­дателей и врагов, сами же сектанты называли себя «людь­ми Божиими». Вероятно, название секты является иска­жением слова «христы», поскольку её члены считали сво­их руководителей Мессиями, воплощениями Христа.

     Как самостоятельное направление «христовщина» оформилась в конце XVII века благодаря деятельности Данилы Филиппова. Предание гласит, что он был беглым солдатом из крестьян Юрьевского уезда и однажды с ним случилось чудо — в его «пречистую плоть» вселился Бог Саваоф. По убеждению «христововеров», другого бога, кроме Данилы-Саваофа, нет, но вот его сын, Христос, воплощается постоянно и может вселиться в любого из последователей Данилы. Чтобы это произошло, нужно очистить плоть аскетическими подвигами.

     Первым «Христом» оказался Иван Суслов, оброчный крестьянин Муромского уезда. Одно время он жил в селе Павлово-Перевоз под Нижним Новгородом, где возглавлял­

[с. 56]

________________________________________________________________________________

«корабль» (хлыстовскую общину). В начале XVIII века он обосновался в Москве, занимаясь торговлей и устра­ивая в своём доме «радения» (коллективные моления «христов»). Если верить легендам, Суслов был распят на Красной площади, но воскрес и явился своим последо­вателям, затем его распяли вторично, он опять воскрес и вознесся на небо. Повсюду И. Суслова сопровождали 12 «апостолов» и «Богородица». Очевидно, такая свита была обязательной для хлыстовских «мессий», поскольку 12 «апостолов» и «Богоматерь» составляли окружение и «Христа», появившегося на Дону в 1725 году. Им был не­кий Агафон, казак по происхождению.

     Таким образом, пышной свите, которая была атри­бутом лжецарей, находится аналогия в истории религиоз­ного самозванчества. «Истинного» пророка или Мессию должны были окружать ученики и соратники. Без этого ус­ловия ему, очевидно, трудно было рассчитывать на массо­вую поддержку. Популярность же была нужна для под­тверждения «законности» его притязаний на сакральный статус.

     Логично предположить, что для самозваных пророков и Мессий был актуальным и другой способ достижения популярности — привлечение на свою сторону авторитет­ных и уважаемых людей с высоким социальным статусом. В поисках доказательств обратимся к истории скопчест­ва, которое выделилось в 70-х годах XVIII века из секты «христововеров».

     Первым проповедником оскопления был беглый поме­щичий крестьянин Андрей Блохин. Из дома он ушёл в 14 лет, а в 20-летнем возрасте стал членом секты «людей Божиих». Продолжая бродить и нищенствовать, он в 1770 году попал в деревню Богдановку Орловского уез­да, где исполнил ранее выношенную идею оскопления. На этот шаг его подвигло стремление в полной мере соблюс­ти требования аскетизма, обязательные для каждого, кто хочет стать святым или пророком. Между тем он не мог сдержать себя от влечения к женщине даже самым жес­токим бичеванием. Совершив задуманное, Блохин стал проповедовать оскопление (или, говоря его же языком, «убеление») среди «хлыстов» Богдановки и соседних де­ревень. За короткое время ему удалось «убелить» около 60 человек.

     Успех предприятия во многом объясняется тем, что Блохина поддержали зажиточные крестьяне, купцы и ру­ководители хлыстовских «кораблей» окрестных мест. Кро­ме того, идея оскопления оказалась по душе наставни­кам и «пророкам» из купеческих «кораблей» города Орла и пришлась по сердцу хлыстовской «Богородице» Акулине Ивановне, которая впоследствии стала одной из бо­гинь скопческого пантеона.

     Уж коли речь зашла о скопчестве, нельзя не остано­виться на личности Кондратия Селиванова. Для скопцов он был не просто Мессия, но «Бог над Богами, царь над царями и пророк над пророками». Своей славой и авто­ритетом Селиванов был обязан в первую очередь бога­тым купцам, с которыми он сошёлся во время сибирской ссылки, куда был отправлен в 1774 году. Купцы не только создали скопческие «корабли», где господствовал культ нового «Мессии», но и устроили ему побег из ссылки. Пос­ле этого, в 90-х годах XVIII века, К. Селиванов принял имя императора Петра III. В этом ему оказали большую услу­гу петербургские скопцы. Им удалось обратить в свою веру некоего Кобелева — бывшего лакея Петра III. Кобе­лев стал подтверждать, что Селиванов — действительно свергнутый император и что он его сразу узнал, как толь­ко увидел. Наконец, прославлению двуликого «Мессии» (одновременно «Христа» и «Петра III») помогла небезыз­вестная «Богородица» Акулина Ивановна. Она признала Селиванова своим сыном, рождённым от святого духа, и после этого стала зваться «императрицей Елизаветой Петровной». Кстати, другая скопческая «Богородица» — Анна Софоновна — почиталась и как «великая княгиня Анна Фёдоровна», незадачливая супруга цесаревича Кон­стантина Павловича.

     Как видим, стать «настоящим» пророком или Мессией и получить в новом качестве массовое признание было столь же непросто, как стать «истинным» претендентом на царский трон. Причем для самозванцев обоих типов «правила игры» были во многом одинаковы.

     Между двумя ветвями самозванчества нет чёткой гра­ни — в России встречались, так сказать, двуликие само­званцы. Глубинная основа обоих типов самозванчества одна и та же — сакрализация царской власти, представ­ление о Богоизбранности, мистической предназначен­ности «настоящего» царя.

 ЛИТЕРАТУРА

Андрущенко А. И. О самозванстве Пугачёва и его отношениях с яицкими казаками // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961.

Восстание Емельяна Пугачёва. Л., 1935.

Восстание И. Болотникова. М., 1959.

Житие Аввакума и другие его сочинения. М., 1991.

Козловский И. П. Один из эпизодов революционных движений на Дону в XVIII веке (1772 г.) // Известия Северо-Кавказского ун-та. Ростов-н/Д., 1926. Т. 10.

Кругляшова В. И. Предания уральских казаков и горнозаводского населения Урала о Емельяне Пугачёве // Народная устная поэзия Дона. Ростов-н/Д., 1963.

Крупп А. А. К вопросу об историческом прототипе Кудеяра-разбойника // Русский фольклор. Л., 1975. Вып. 15.

Мавродин В. В. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: Восстание Пугачёва. Л., 1961. Т. 1.

Мавродин В. В. Крестьянская война 1773—1774 гг. // Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М.; Л., 1966.

Мавродин В. В. Рождение новой России. Л., 1988.

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1902. Ч. 2.

Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983.

Овчинников Р. В. Манифесты и указы Е. И. Пугачёва: Источниковедческое исследование. М., 1980.

Покровский H. Н. Правовое регулирование крестьянского общественного сознания русским абсолютистским государством // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воронеж, 1983.

Пронштейн А. П., Мининков Н. А. Крестьянские войны в России XVII—XVIII веков и донское казачество. Ростов-н/Д., 1983.

Румянцева В. С. «Огнепальный Аввакум» // Вопросы истории. 1972. № 11.

Румянцева В. С. Народное антицерковное движение в России в XVII веке. М., 1986.

Сивков К. В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. // Исторические записки. 1950. Т. 31.

Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. Л., 1988.

Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969.

Троицкий С. М. Самозванцы в России XVII—XVIII веков // Вопросы истории. 1969. №3. Успенский Б. А. Царь и самозванец // Художественный язык средневековья. М., 1982.

Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII—XIX вв. М., 1967.

[с. 57]

_______________________________________________________________________________

 2. Самозванство

 [иллюстрация: портрет Е. И. Пугачёва]

      Мы остановились на том, что в основе российского самозванчества лежала народная вера в богоизбранность «настоящего» царя. Данное представление может объяс­нить и природу самозванства, то есть помочь выявлению тех идейно-психологических факторов, которые подвига­ли человека на то, чтобы выдавать себя за посланника небес или члена царской фамилии. Вряд ли правильно считать, что российские самозванцы были авантюриста­ми и сознательными обманщиками. Скорее всего, суть самозванства заключается в искреннем, «бесхитростном» отождествлении самого себя с тем лицом, имя которого принимаешь.

     Поговорим вначале о самозванстве царистского тол­ка. Нельзя сказать, что в его основе лежало стремление к достижению материальных благ или житейских выгод. Вот что пишет, например, К. В. Сивков о самозваных претен­дентах на престол последней трети XVIII века: «Ни в од­ном случае самозванчества нельзя установить, чего имен­но каждый из самозванцев хотел добиться лично для себя. Видимо, никаких реальных, конкретных планов у них не было, и их личная судьба даже на ближайшее время едва ли рисовалась им в сколько-нибудь определённых очер­таниях».

     Так что же тогда двигало самозванцами? Б. А. Успенс­кий выявил три обстоятельства, которые могли заставить простого человека поверить в то, что он «истинный го­сударь».

     1) Раз в народном сознании присутствовало представ­ление о Божественном предназначении подлинного царя, которое воплощалось в поверье о неких «царских знаках», то нет ничего удивительного в том, если человек, обнару­жив на своём теле какие-либо «знаки», начинал считать себя Божиим избранником.

     2) В случае нарушения естественного (родового) по­рядка наследования престола тот, кто занимает в итоге подобной комбинации царский трон, может сам воспри­ниматься как самозванец. «Открытие» такого самозван­ца на троне провоцирует появление других: в народе происходит как бы конкурс самозванцев, каждый из которых претендует на свою отмеченность. Основой всего этого является убеждение, что судить о том, кто есть подлинный царь, должен не человек, но Бог.

     3) Одним из факторов самозванства является такая черта традиционного сознания, как «мифологическое ото­ждествление». «С наибольшей выразительностью, — счи­тает Б. А. Успенский, — мифологическое отождествление проявляется у хлыстов и скопцов, видящих в конкретных людях непосредственное воплощение Бога Саваофа, Христа или Богородицы и называющих этих людей соот­ветствующими именами».

     Чтобы разобраться в сути и механизмах «мифологи­ческого отождествления», необходимо познакомиться с некоторыми особенностями так называемого «мифоло­гического сознания». Имеются в виду своеобразные прин­ципы восприятия и описания мира, характерные для носителей традиционной культуры (в том числе для русских людей XVII—XVIII веков).

     Согласно Ю. М. Лотману и Б. А. Успенскому, окружаю­щий мир в глазах носителей «мифологического сознания» должен казаться совсем не таким, каким он предстаёт перед нами. Во-первых, «мифологический мир» состоит как бы из одного уровня, он не знает логической иерар­хии объектов и понятий. Носителю «мифологического сознания» не нужно раскладывать объекты внешнего мира по полочкам, снабжённым этикетками типа: «природа», «общество», «экономика», «политика», ему не требуются абстрактные категории и методы логического анализа. «Мифологическое сознание» исходит не из умозритель­ной картины мира, а из живого, чувственного его воспри­ятия, оно смотрит на мир «невооружённым глазом». «Ми­фологическое» осмысление мира покоится на узнавании, на отождествлении видимых предметов с увиденными ранее, с теми, чьи реальные, наглядные образы хранятся в памяти.

     С другой стороны, «мифологический мир» нерасчле­ним на признаки. Разумеется, признаки как таковые вы­являются — те или иные свойства объектов закрепляют­ся за ними в памяти и языке. Однако «мифологическое

[с. 69]

_____________________________________________________________________________

 мышление» с помощью признака не характеризует целое (не выделяет в нём какой-либо аспект), а сливает, ото­ждествляет признак и объект в целом. Получаются «од­номерные»,… Продолжение »