О. Г. УСЕНКО

ПОВОД В НАРОДНЫХ ВЫСТУПЛЕНИЯХ XVII — ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА В РОССИИ

      Пристальное внимание к изучению борьбы народных масс против феодального гнёта — одна из традиций советской исторической науки. Однако уже в самой традиционности темы кроется ряд отрицательных моментов. Можно заметить, что при исследовании социального протес­та в эпоху феодализма недостаточно учитываются особенности народ­ного мировоззрения. Отсюда проистекает зачастую безотчётная мо­дернизация истории классовой борьбы. Например, многие исследования построены на презумпции, что современное мышление и мышление на­родных масс в XVII — первой половине XIX столетия однотипны.  Именно этим, на наш взгляд, и объясняется стремление оценивать уровень сознательности масс с точки зрения современности.

     Кроме того, вполне понятная в рамках марксистской методологии сосредоточенность исследователей на экономической подоплёке соци­ального протеста часто оборачивается огрублением исторической дей­ствительности, ибо приводит к тому, что религиозные и царистские взгляды масс отодвигаются на второй план, а то и вовсе выводятся за скобки.  Конечно, в феодальном обществе существовали экономические причины классовой борьбы, но это вовсе не значит, что участники на­родных выступлений осознавали их как главные. Можно сослаться на факты, свидетельствующие, что активность выступлений далеко не всегда была связана с плохим экономическим положением участников или с его ухудшением. Большую роль играло, например, стремление вернуть прежний социальный статус¹.

     Поэтому совершенно правы исследователи, призвавшие к внима­тельному изучению поводов — тех «детонаторов», что рождали взры­вы социального протеста: «Борьба крестьян была причинно связана с их положением и вырастала из беспросветной нужды народных масс, бы­ла вызвана недовольством крестьян и их ненавистью к помещикам. Но, занимаясь историей классовой борьбы крестьянства, мы должны основ­ное внимание уделять и вопросу о поводах. Именно тот комплекс явле­ний, которые составляют сложную структуру повода (не причины), оп­ределяет, когда, в каких именно имениях и почему вспыхивают крестьянские волнения и из каких элементов состоит мозаика крестьянских волнений»².

     К сожалению, призыв остался неуслышанным. С одной стороны, небрежение к поводам вполне понятно. В современном понимании по­вод — это нечто вроде зацепки, предлога, позволяющего начать какую-либо деятельность, полностью независимую в дальнейшем от своего «детонатора». Однако применимо ли такое понимание для прошлого? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего выявить основные черты народного мировоззрения в период феодализма.

_________________________________________

¹ См.: Поршнев Б. Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 289, 415; Милов Л. В. Классовая борьба крепостного крестьянства России в XVII—XVIII вв. // Вопросы истории. 1981. № 3. С. 42; Козлова Н. В. Побеги крестьян в России в первой трети XVIII века. М., 1983. С. 60—61; Сахаров А. Н. Русская деревня XVII в. М., 1966. С. 216; История крестьянства в Европе: эпоха феодализма. М., 1986. Т. 3. С. 444.

² Кахк Ю. Ю., Лиги X. М. О связи между антифеодальными выступлениями крестьян и их положением // История СССР. 1976. № 2. С. 91—92. 

______________________________________________________________________________________

     Говоря о России XVII—XVIII столетий, следует отметить, что мы­шление народных масс, однотипное мышлению трудящихся в других феодальных обществах, коренным образом отличается от современного сознания. Различия между ними выступают прежде всего как разли­чия между устной и письменной культурой. Для нас наиболее важно отметить следующие черты устной культуры: легковерие, веру на сло­во; огромную роль слухов; ориентацию на обычай, вечный порядок; ритуальность и символизм; большую роль предсказаний и гаданий; не­внимание к причинно-следственным связям, ко времени и истории; перенос выбора поведения во внеличностную сферу, сферу коллектив­ного опыта³.

     С «устностью» тесно связана такая черта средневекового мышле­ния, как традиционность. Она проявляется в отсутствии понятий «раз­витие» и «идеал» в современном их значении. Функцию идеалов вы­полняют экспектации (ожидания-требования, образцы ожидаемого поведения), основанные на коллективном опыте⁴. При этом новое, что­бы не вызвать осуждения, должно представать в образе старого. По­знание совершается через отождествление новой информации с усвоен­ной (т. е. как узнавание), а подлинность события удостоверяется соот­ветствием его коллективному опыту, традиции, наличием аналогии⁵.  Таким образом, достоверные знания ограничены и локальны. Традици­онное мышление не знает силлогизмов, поскольку критерием истины признаёт единственно конкретный практический опыт. Соответственно все абстракции предстают в конкретном, наглядно-образном виде⁶.

     Помимо этого средневековое сознание характеризуется ориентаци­ей на сакральное, божественное, оборотной стороной чего было из­вестное пренебрежение к земному, практическому, к экономической жизни. Важность хозяйственной деятельности осознавалась, но в си­стеме жизненных ориентиров и ценностей она не занимала главного места. Труд представал как необходимость, определённая Богом. Целью труда являлось лишь воспроизводство непосредственной жизни и «душевная польза»⁷. Вымысел и явь, чудесное и реальное переплета­лись в сознании людей. Поскольку творцом мира и его центром счи­тался Бог, все мысли о мире так или иначе замыкались на сакраль­ном и носили моральную окраску⁸. С этим связана и цельность, недифференцированность взглядов, не поддающихся делению на чисто

_____________________________________

³ См.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 22—29, 32, 40; Лотман Ю. М. Несколько мыслей о типологии культур // Языки культуры и проблемы переводимости. М., 1987. С. 4—10.

⁴ Социальная психология: История. Теория. Эмпирические исследования. Л., 1979. С. 200; Мирошниченко П. Я. Представления трудящихся о «правде» и проблема исторического значения классовой борьбы периода кризиса крепостничества // Материалы XV сессии Симпозиума по проблемам аграрной истории. Вологда, 1976. Вып. 2. С. 95.

⁵ См.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 135; Он же. Проблемы... С. 22, 32, 207; Очерки русской культуры XVII века. М., 1979. Ч. 2. С. 14—15.

⁶ См.: Лурия А. Р. Психология как историческая наука (К вопросу об исто­рической природе психических процессов) // История и психология. М., 1971. С. 52—60; Гуревич А. Я. Категории... С. 96, 103, 113, 151; Щапов А. П. Умственные на­правления русского раскола // Дело. 1867. № 11. С. 157.

⁷ Социальная психология... С. 239; Гуревич А. Я. Категории... С 228; Кон И. С. К проблеме национального характера // История и психология. С. 152; Чёрная Л. А. Проблема человеческой личности в русской общественной мысли второй половины XVII — начала XVIII века: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1980. С. 20.

⁸ См.: Харламов И. Н. Странники // Русская мысль. 1884. № 4. С. 228; Гу­ревич А. Я. Категории... С. 22, 97, 119, 158, 213, 296; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 93; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18.

________________________________________________________________________________________  

религиозные, политические, правовые и т. д., и, как следствие, полисемантичность понятий (таких, как «правда», «воля» и пр.)⁹. Важно отметить и характерную для средневекового сознания сакрализацию царской власти и личности царя, так называемый «наивный монархизм», тесно связанный с представлениями о справедливости и закон­ности.

     Далее, для средневековья вообще и для народного мировосприя­тия в России XVII—XVIII вв. в частности характерно превалирование эмоционально-чувственной сферы над рассудочностью, несдержанность эмоций и повышенная внушаемость¹⁰.

     Наконец, средневековый тип личности — в противоположность но­вому и новейшему времени — это «соборная» личность. Человек соз­навал себя только в группе, через чувство принадлежности к ней и через противопоставление её другим социальным группам. Индивид представал носителем определённой социальной функции и лишь в ка­честве такового.

Его жизненный путь был «запрограммирован» при­надлежностью к тому или иному сословию, группе, зависел от тради­ции и групповых норм. Естественно поэтому, что в своей деятельности он ориентировался прежде всего на оценку со стороны, нежели на соб­ственную самооценку¹¹. Внешность человека воспринималась как сим­волический знак его сущности, а обычаи, обряды — как священные ус­тои общественного порядка. Изменить внешность, поведение значило или изменить социальный статус, или выступить против законов общества, а стало быть и против Бога¹². Авторитет личности определялся не столько её заслугами, сколько полномочиями, полученными свы­ше — от «мира», царя или Бога¹³.

     Если обратиться к сознанию крестьянства первой половины XIX в., то можно увидеть сходство его со средневековым сознанием. Та же устность и традиционность, обусловленная неграмотностью и сохране­нием общины; ориентированность на сверхъестественное и сакральное, включение в понятие «мы» Бога и монарха, «наивный монархизм». То же преобладание эмоционально-чувственной сферы над рассудочной. Тот же тип личности, осознающей себя прежде всего как часть соци­альной группы и противопоставляющей себя всем «чужим», пусть при­надлежащим к такому же сословию (классу). И то же понимание авторитета, неразрывно связанное с представлениями о Боге, царе и «ми­ре»¹⁴. Из общности сознания естественно вытекает сходство требований

____________________________________

⁹ См.: Коган Л. А. Народное миропонимание как составная часть истории об­щественной мысли // Вопросы философии. 1963. № 2. С. 84; Поршнев Б. Ф. Указ. соч. С. 310; История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 531; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 93—97.

¹⁰ Социальная психология... С. 60; Анцыферова Л. И. К проблеме изучения исторического развития психики // История и психология. С. 81—82; Гуревич А. Я. Категории... С. 294.

¹¹ См.: Гуревич А. Я. Категории... С. 144, 215; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 98; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18—19.

¹² См.: Очерки русской культуры XVII века. Ч. 2. С. 5—7; Чёрная Л. А. Указ. соч. С. 18; Соловьёв С. М. История России с древнейших времён. М., 1960. Кн. 5. С. 340—341.

¹³ См.: История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 531—532; Плюханова М. Б. О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 190—192.

¹⁴ См.: Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных пер­вой половины XIX века // История и психология. С. 202, 207—211; Рахматуллин М. А. Проблема общественного сознания крестьянства в трудах В. И. Ленина // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма. М., 1970. С. 429, 440—441; Фёдоров В. А. К вопросу об идеологии крепостного крестьянства // Вопросы аграр­ной истории Центра и Северо-Запада РСФСР: материалы межвузовской научной

______________________________________________________________________________________

­и лозунгов, формулируемых в ходе классовой борьбы на протяже­нии XVII — первой половины XIX в.  Специфические черты крестьян­ского сознания в первой половине XIX в. не так важны, чтобы отнести его к современному типу сознания. Хотя следует отметить угасание эсхатологических ожиданий, столь сильных в XVII столетии, перевод их из повседневной картины мира в область религиозного фольклора¹⁵.

     Учитывая сказанное, мы приступим к анализу места и характера повода в антифеодальной борьбе. Кроме вопроса «Что же для народ­ных масс России в XVII—XIX вв. становилось поводом к активной борьбе за свои интересы?» зададим еще и такой: «Какова была роль повода в этой борьбе?»

     Сначала попробуем логически определить те условия, которые де­лают возможным участие индивида в антифеодальном движении.

     Во-первых, необходима «состыковка» целей движения со стремле­ниями его потенциального участника. Во-вторых, индивиду, очевидно, нужно не хотеть сидеть сложа руки и быть в стороне от событий. Оба эти условия подразумевают личность, способную на самостоятельные решения, т. е. современный её тип. Поэтому в рамках традиционного сознания они (эти условия) «работают» при ещё одном дополнитель­ном — участии в движении других членов «родной» социальной груп­пы (общины, посада и т. д.). Нетрудно заметить, что перечисленные условия относятся прежде всего к движениям мирного и локального характера, а кроме того, объясняют лишь возможность участия в них. Ведь пока мы не можем назвать причин, толкающих всю группу как целое на выступление.

     Кроме того, для участия в движении, сулящем опасности (напри­мер восстании), необходимо ещё и наличие уверенности (или надеж­ды) в успехе предприятия и способности (возможности) преодолеть страх. Даже в наше время далеко не каждый индивид может в этом случае обойтись без поддержки со стороны. Тем более это относится к личности «соборного» типа. И последнее. Народные движения насту­пательного характера обычно сопровождались военными действиями и казнями угнетателей. Между тем первая из заповедей, постоянно при­сутствующих в сознании верующего, — «не убий». Противоречие меж­ду должным и сущим, грех душегубства не могли не мучить участни­ков восстаний. Борьба была бы невозможной без разрешения этого противоречия, снятия греха. Таким образом, участие духовенства в народных движениях обретает дополнительный смысл.  Однако священ­ник отпускал лишь прошлые грехи и не мог выдать индульгенции на будущие, так сказать, «лицензии на убийство». Как же в таком случае массы людей поднимались на борьбу, сознавая, что грех убийства — самый тяжкий? Очевидно, насилие по отношению к врагам не счита­лось восставшими греховным. Согласно средневековым представлени­ям, греховно лишь покушение па жизнь правоверного, убийство же язычника, еретика, «изменника» — наоборот, богоугодное дело.

     Теперь мы подошли к пониманию того, чем был повод для участ­ников народных движений.

     Повод не был просто зацепкой для осуществления заранее обду­манных и самодостаточных действий. Общепризнано, что антифеодальные

_____________________________________

конференции. Смоленск, 1972. С. 141—145; Кавтарадзе Г. А. Крестьянский «мир» и царская власть в сознании помещичьих крестьян (конец XVIII в. — 1861 г.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Л., 1972. С. 7, 12—14; Мирошниченко П. Я. Указ. соч. С. 94.

¹⁵ См.: Плюханова М. Б. О некоторых чертах народной эсхатологии в Рос­сии XVII—XVIII веков // Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. 1985. Вып. 645. С. 63—67. 

_______________________________________________________________________________

­выступления начинались «вдруг», стихийно. Но это не значит, что они были бессознательными. Повод, рождающий движение, был не только той каплей, которая переполняла чашу народного терпения. Он был ещё и освящением выступления, представлением его в глазах масс (еще до их участия в нём) в качестве законного, справедливого, не­обходимого. Кроме того, повод нёс в себе определённый план действий, указание на главную цель движения, подсказывал его лозунги.

     В зависимости от степени опасности народного движения для фео­дального государства можно выделить несколько типов поводов к ак­тивным выступлениям. Переход к борьбе с властями мог быть вызван арестом (наказанием) авторитетных лиц или «зачинщиков». Актив­ность подобных выступлений была вынужденной и недолгой, а сами они локальными, остающимися без поддержки со стороны. Как пра­вило, эти выступления были вторичными, возникали в ходе других дви­жений, носящих изначально мирный характер. Поводом для последних чаще оказывалось изменение социального статуса или привычного ук­лада жизни¹⁶. Оба типа поводов представляли движение в глазах его участников законным постольку, поскольку законной виделась сама за­щита «старины», реализация решений и прав общины (например, без­условного для крестьян права «мира» подавать челобитную царю)¹⁷. Соответственно целью движения было лишь восстановление статус-кво, привычного порядка жизни. Но вот что важно — глубинной основой неповиновения и упорства крестьян при конфликте с местной властью была уверенность в неизбежной помощи со стороны царя¹⁸.

     Если одним из показателей сознательности считать активность в реализации протеста, характер этой активности (вынужденный или нет), то наибольший интерес для исследователя антифеодальной идео­логии будут представлять такие «взрывы» классовой борьбы, как вос­стания и крестьянские войны. Их «детонаторы» характеризуются общ­ностью происхождения, но различаются между собой по степени «взрывчатости». Давно замечена связь этих движений с комплексом представлений, выражающих народную веру в Бога и монарха. Однако роль этих представлений адекватно ещё не понята.

     В поисках чисто религиозных поводов, породивших антифеодаль­ные выступления наступательного характера, можно обратиться к ис­тории московских бунтов 1654 и 1771 гг. Оба они вспыхнули во вре­мя эпидемии чумы — «Божьего наказания». Однотипны были и дето­наторы взрывов народного возмущения. В 1654 г. это был слух о соскоблении икон по приказу патриарха Никона (хотя в действительности было приказано уничтожать иконы «нового письма», написанные на западный манер)¹⁹. Резонанс слуха станет понятным, если вспомнить, что в то время народные массы не видели разницы между сакральным символом и самим объектом обозначения²⁰. Соответственно посягнувшие

__________________________________________

¹⁶ См.: Козловский И. П. Один из эпизодов революционных движений на Дону в XVIII веке // Известия Северо-Кавказского гос. ун-та. 1926. Т. 10. С. 125; Мавродин В. В. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах: восстание Пугачёва Л., 1961. Т. 1. С. 376—377; Горская Н. А. Тенденции классовой борьбы крестьян в конце XVII в. // Вопросы истории. 1981, № 9. С. 28—43; Литвак Б. Г. Указ. соч. С. 212.

¹⁷ История крестьянства в Европе... Т. 3. С. 532.

¹⁸ См.: Кавтарадзе Г. А. Указ. соч. С. 7—8; Острась Э. С. Использова­ние крестьянами в борьбе за землю обычного и государственного права // Социально-политическое и правовое положение крестьянства в дореволюционной России. Воро­неж, 1983. С. 76.

¹⁹ Рогов А. И. Народные массы и религиозные движения в России второй по­ловины XVII в. // Вопросы истории. 1973. № 4. С. 35.

²⁰ См.: Очерки русской культуры XVII века. Ч. 2. С. 291—292.

__________________________________________________________________________________

на икону воспринимались как богоотступники, не принадлежащие к сообществу людей, а следовательно, не подпадающие под действие библейских заповедей. Убить их было и можно и должно.

     Такой же характер носило и восстание 1771 г., вспыхнувшее после того, как архиепископ Московский приказал опечатать кружечный сбор у иконы Богородицы, якобы излечивающей от чумы. Очевидно, это бы­ло оценено как оскорбление Богоматери, раз привело к убийству «из­менников» — архиепископа и его людей. Отметим, что восстание нача­лось по набату. Это говорит, на наш взгляд, о его «организованном» и «законном» (для участников) характере²¹.

     Массовость и длительность такого движения, как раскол, также доказывает большую роль религиозных идей в истории социального протеста. Вначале движение было антицерковным. Глубинной основой раскола являлась уверенность в пришествии Антихриста и в скором наступлении конца света, что приводило не только к отрицанию офици­альной церкви, но и священничества вообще. А когда движение ослож­нилось выступлением против реформ патриарха Никона, поддержан­ных царем и всей мощью феодального государства, социальный про­тест закономерно стал перерастать в борьбу против государства и да­же самого царя, показавшего себя врагом «истинной веры»²². Доста­точно вспомнить Соловецкое «сидение» 1668—1676 гг., в ходе которого было «оставлено» моление за царя²³, а также подавленную попытку похода донских казаков на Москву в 1687 г.²⁴ В обоих случаях рели­гиозные взгляды играли роль не только боевого знамени народных выступлений, но и того толчка, который их порождал. Конечно, это не значит, что все движения, объединяемые термином «раскол», отлича­лись боевитостью. Лозунги раскола выражали протест против феодаль­ного гнёта, но далеко не всегда звали к борьбе с угнетателями.

     Чаще всего призыв к борьбе был порождением не религиозного сознания, а «наивного монархизма» трудящихся. Можно даже утверж­дать, что все народные волнения в России XVII — первой половины XIX в., за вычетом тех, что вызывались чисто религиозными мотивами, так пли иначе порождались и развивались под воздействием именно царистских взглядов, были их проявлением и следствием.

      Очень часто выступления провоцировались слухами о царских ука­зах, якобы скрытых от народа. Причём в конкретной политической об­становке в зависимости от ожиданий народа и степени его недоволь­ства эти слухи могли вызвать как мирные, так и вооружённые выступления. Широко известны факты массового бегства крестьян под влия­нием слухов о производящемся якобы наборе на государеву службу, за которую было обещано освобождение от крепостной зависимости (например, во время Крымской войны).  Проявления «наивного монар­хизма» отмечены и в истории крестьянских войн. Однако его роль чаще всего сводится авторами к внешнему, косметическому оформле­нию лозунгов и требований восставших. Царистские лозунги рассмат­риваются как стремление масс придать «видимость законности их

_______________________________________

²¹ См.: Самсонов А. М. Антифеодальные народные восстания в России и церковь. М. 1955. С. 137—139.

²² Шульгин В. С. «Капитоновщина» и её место в расколе XVII в. // История СССР. 1969. № 4. С. 134—135; Никольский Н. М. История русской церкви М., 1983. С. 157—159, 165.

²³ См.: Савич А. А. Соловецкая вотчина XV—XVII в. Пермь, 1927. С. 253—277: Барсуков Н. А. Соловецкое восстание (1668—1676). Петрозаводск, 1951. С. 36—63.

²⁴ См.: Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России: период фео­дализма. М., 1977. С. 114—121.

______________________________________________________________________________________

выступлениям», как «желание обосновать расправу с администрацией»²⁵.

     Но зачем же нужна была эта «видимость законности»? Инициато­ры выступлений, по мнению авторов, нуждались в ней для развития движения, для подключения к нему широких масс. Но тогда исследова­тели противоречат сами себе. Ведь выходит, что коль скоро широкие массы вступали в борьбу в ответ на царистские лозунги, то эти лозун­ги не были для них лишь «видимостью» законности, простым обосно­ванием самоценного протеста. Не были они таковыми, на наш взгляд, и для инициаторов, зачинщиков выступлений. Доказать это можно на целом ряде примеров.

     Начнём с восстания в Москве 1648 г. Если понимать под восста­нием не просто сопротивление угнетателям, чаще всего вынужденное, а настоящую борьбу против них, начатую по инициативе самих масс, то можно сделать вывод, что восстание началось не 1-го, а 2-го июня. Причем лишь после того, как будущие участники восстания получили, по их убеждению, санкцию самого царя. Вот как это вышло: «...стрель­цы и народ побежали в палату к царю... и пожаловались ему, что люди Морозова на них нападают, и просили от него защиты, грозя, что иначе они сами отомстят Морозову. На это его царское величест­во с гневом отвечал им: «Раз вы были так сильны и даже сильнее, чем слуги Морозова, почему вы не защитили меня от них? И если слу­ги Морозова позволили себе слишком многое, то отомстите им за се­бя!» После этих слов вся толпа вместе со стрельцами, по недоразуме­нию полагавшими, что им самим нужно разделаться с Морозовым, бро­силась к дому Морозова и принялась его штурмовать»²⁶.

     Конечно, вряд ли царь говорил именно эти слова, но нет сомне­ний, что его ответ был понят восставшими как указание расправиться с «изменниками». Б. И. Морозов, Л. С. Плещеев, П. Г. Трахиниотов и Н. Чистый выглядели в глазах народа «изменниками», поскольку пре­высили свои полномочия, посягнули на честь, доходы и прерогативы государя²⁷. «Измена» (понятие характерное для народного сознания) требовала не только немедленного наказания виновных, но и санкции царя. В получении таковой восставшие были уверены, поэтому нет ни­чего удивительного и в их убеждённости, будто они стоят за правое дело. Громившие дом Б. И. Морозова не брали драгоценностей, а унич­тожали их, чтобы «показать, что не так их влечёт добыча, как мщение врагу». Подобное отношение к добыче вытекает из средневекового представления о неразрывной связи вещи и её обладателя. Раз вещи «изменника» тоже «неправые», то их следует или уничтожить, или поделить всем «миром», или же передать в собственность государя. Да­же иконы в доме «изменника» теряли сакральный характер и безбояз­ненно выбрасывались восставшими²⁸.

     Действия восставших носят ритуально-знаковый характер. Это вид­но и по убийствам самих «изменников». Толпа не позволила казнить Л. С. Плещеева, т. е. поступить с ним, как с нормальным членом об­щества, и сама расправилась с ним: «Одежду его разорвали, а голое тело протащили по площади в грязи... Потом труп бросили в грязь и

____________________________________

²⁵ Чистякова Е. В. Городские восстания в России в первой половине XVII века. Воронеж. 1975. С. 135; Буганов В. И. Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М., 1976. С. 88; Степанов И. В. Крестьянская война в России в 1670—1671 гг. Л., 1966. Т. 1. С. 57—58; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Л., 1966. Т. 2. С. 417.

²⁶ Городские восстания в Московском государстве XVII в. М.; Л. 1936. С. 55.

²⁷ Там же. С. 39—40, 46—48, 56.

²⁸ Там же. С. 55, 60, 67. 

___________________________________________________________________________________

наступали на него ногами». Точно так же был убит Н. Чистый — его голое тело было оставлено на куче навоза²⁹.

     Можно, конечно, попенять восставшим на то, что выступали они не против всех угнетателей, а лишь против «изменников» и их сторон­ников, что питали «царистские иллюзии». Но не мешает спросить: а вспыхнуло бы восстание без этих иллюзий? Ответ, на наш взгляд, дол­жен быть отрицательным. Ещё раз подчеркнём, что, не умаляя главной роли социально-экономических факторов, мы считаем, что классовая борьба начиналась лишь после того, как включался фактор психоло­гический, осознание законности и необходимости выступления.

     Восстание в Козлове 11 июня 1648 г. началось сразу за тем, «как приехали... с Москвы козловцы... и во всех людях смуту и мятеж учи­нили»³⁰. По приезде свидетелей московских событий вспыхнуло вос­стание и в Устюге Великом (9 июля 1648 г.). Причем восставшие счи­тали, что действуют в соответствии с «государевой грамотой», призы­вающей к наказанию и грабежу «изменников»³¹. Скорее всего, так ду­мали и в Козлове. Желание посчитаться с угнетателями созрело давно, но реализовалось только после получения известия о санкции царя. Далее напрашивается вывод, что грабёж «изменников» далеко не всег­да был грабежом в собственном смысле слова. Больше это было похо­же на конфискацию незаконно нажитого имущества. Так, устюжский дьячок, охранявший добро, изъятое у подьячего Г. Похабова, «говорил, чтоб те Григорьевы животы грабленые разделить меж собою; те де животы изменниковы, а толко де тех животов не делить, ино их зжечь»³².

     Цепная реакция восстаний в июне-июле 1648 г. происходила по мере того, как распространялся слух, что «указал де государь по горо­дам приказных людей побивать камением», а также под влиянием рас­сказов о восстании в Москве и других городах, участникам которых «ничего не учинили». В качестве доказательства «законности» готовящихся выступлений предъявлялась «царская грамота» и «указ» часто вкупе с сосудами, клочками «золотнова платья» из дома Б. И. Мо­розова³³. Восстание в Курске (5 июля) помимо известий, что в Моск­ве бояр побивают и «в том де государь волен», было вызвано ещё и тем, что «изменник» — стрелецкий голова К. Теглев — выказал презре­ние к настоящей царской грамоте, подтвердив этим своё «воровство»³⁴. Курское восстание было организованным и легальным, так как нача­лось после того, как «учали в колокол бить». Подобное выступление всем «миром» по звуку вестового колокола и барабанного боя было в Челнавске (12 июня 1648 г.)³⁵.

     Выступления горожан Пскова и Новгорода в 1650 г. против «из­менников», продававших хлеб в Швецию, вспыхнули под воздействием слухов о скором нападении шведов и сговоре с ними бояр во главе с Б. И. Морозовым³⁶. Недоверие псковичей к царским грамотам, присланным из Москвы, объяснялось тем, во-первых, что содержание этих грамот не соответствовало народным представлениям о государе. Вос­ставшие не сомневались, что царь одобряет их борьбу с войсками,

_______________________________________

²⁹ Там же. С. 56, 61, 70. 

³⁰ Там же. С. 102. 

³¹ Там же. С. 143, 152.

³² Там же. С. 156.

³³ См.: Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 68, 132—137, 158, 161.

³⁴ Городские восстания... С. 110—113, 117, 124.

³⁵ Там же. С. 111, 113; Чистякова Е. В. Указ. соч. С. 132.

³⁶ Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969. С. 53—54, 67—68, 145—147.

__________________________________________________________________________________

между тем грамоты требовали её прекратить и повиниться. Псковичи считали лучшим другом царя Н. И. Романова, однако одна из грамот представляла его стоящим дальше от государя, нежели Б. И. Морозо­ва³⁷. Во-вторых, восставшие были уверены, что государь находится в Польше и велит биться с боярами³⁸.

     Поводом к «медному бунту» в Москве (1662 г.) опять-таки послу­жили представления, связанные с пониманием «измены» государю. Правда, выступление ограничилось челобитием царю и погромом дво­ров «изменников»³⁹. Это обусловлено тем, что не было санкции на бо­лее решительные действия. Однако из этого не следует, что царистские взгляды восставших только мешали развитию движения. Ведь, вспом­ним, именно уверенность в положительном решении вопроса царём оп­ределяла самостоятельный характер действий крестьянского «мира». В 1662 г., очевидно, погромы, происходившие до подачи челобитной го­сударю и во время её, начались только потому, что восставшие были уверены в поощрении со стороны монарха.

     История восстания московских стрельцов 1682 г. также убежда­ет, что нельзя ограничиваться отнесением царистских взглядов восстав­ших лишь к причинам поражения выступления. При определённых ус­ловиях эти взгляды становились почвой, на которой готовились, вспы­хивали и развивались восстания. Долго копившееся недовольство стрельцов, страдавших от «обид» со стороны полковников и их санов­ных покровителей, толкнуло к расправе с ними, когда притеснители предстали в образе изменников царю и «христианской правде». Непо­средственной причиной такого осмысления своих интересов стрельцами послужило возведение на трон младшего царевича Петра в обход старшего Ивана. Это было нарушением обычая, а следовательно, в глазах народа, незаконным актом. Соответственно поводом к восста­нию явился слух об убийстве Ивана боярами. Во время событий 15—17 мая восставшие осознавали себя защитниками законных интересов старшего царевича⁴⁰. В отношении стрельцов к «изменникам» мы сно­ва видим характерную деталь — «изменник» оказывается вне закона, вне понятий христианской морали. Так, А. К. Нарышкин был схвачен не где-нибудь, а в церкви⁴¹. То есть право церковного убежища за ним не признавалось.… Продолжение »